Девушка, внимательно и даже с некоторым страхом наблюдавшая за Леонидом, сказала:

– Вот это я обнаружила сегодня утром на рабочем столе моего отца под медицинскими журналами, когда ждала его возвращения от начальства. Отца… – она горько усмехнулась. – К этому еще и пояснение было приложено – вся история моего появления и жизни, вплоть до нынешнего года.

– Но как это могло быть? – недоверчиво спросил Леонид, продолжая рассматривать фотографии. – Это же какая-то запредельная технология… Когда вы… э-э… родились?

– Как указано в моем свидетельстве о рождении, да и в этих документах – в одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году.

– Просто не верится, что в те годы такое было возможно! Наша страна тогда еще только восстанавливалась после войны, а на подобные эксперименты наверняка нужны огромные средства.

– Средства… – Есения грустно вздохнула. – Вы забыли, что наши ученые разработали ядерное оружие тоже после войны и человека в космос отправили тоже отнюдь не вчера. Как видите, средств у них на это хватило, и я не думаю, что это стоило дешевле, чем проведение евгенистических опытов.

– И неужели вы ни разу ничего за все это время не заподозрили? – спросил Леонид. – Ведь вы должны были находиться под серьезным надзором, сами понимаете, что я имею в виду… Да и… всякие исследования, осмотры…

– Да нет, жила, как все дети, – покачала головой Есения. – Кроме того, мои… родители были врачами, и они сами меня осматривали и лечили, если я заболевала… Боже мой, ведь я для них всю жизнь была лишь научным материалом, не человеком, а только опытом… клоном – удавшейся копией моей мамы, вернее, прототипа, не являющегося матерью в полном смысле. Но я-то всегда считала себя ее дочерью, – и Есения молча заплакала.

Леонид смотрел на Есению и не верил, что эта живая, теплая девушка с таким очаровательным телом могла быть «выведена» искусственно. Нервный ритм ее сердца еще продолжал биться в его ладони, и это не имело ничего общего со стеклянным холодом медицины.

– Есть хочешь? – заботливо спросил он, бесповоротно переходя на «ты».

Она недоуменно посмотрела на него:

– Что вы сказали?

– Давай поедим, у меня пирожки есть, – предложил он. – Моя мама говорит, что при неприятностях обязательно нужно есть.

– Слушайте, у вас же мания еды какая-то, странно: почему это вы до сих пор не растолстели! – грустно улыбнулась она и посмотрела на его живот, который он тут же напряг, давая ей понять, что у него кроме живота есть еще и пресс.

У него промелькнула мысль, что если она шутит, то ему удалось как-то отвлечь ее от того ужаса, в который она была погружена целый день. Лично он в данный момент не хотел даже задумываться или пытаться осознать ту ситуацию, в которую она попала. Леонид гнал прочь мысли об ее происхождении, считая, что на это еще будет время, а пока потрясение было столь велико, что могло привести к непредсказуемым последствиям. Ведь недаром же она все это ему выложила. Ясно же: девушка нуждалась в психологической поддержке, а ему ей пока нечего было сказать. Просто так что-нибудь брякнуть – еще хуже будет. Лучше переключиться на что-нибудь другое.

«Та– ак… Есть она не хочет, а что же она хочет?…» Тут он поймал себя на мысли, что постепенно начинает сбиваться в свое любимое русло, ведь ему обычно хотелось либо есть, либо спать, либо… спать… Он вспомнил, как одна мудрая женщина сказала: «Переспать – это не значит спать очень долго…» «Как она права! – подумал он и тут же внутренне усмехнулся: – Да-а… Я, похоже, приближаюсь к опасной черте… Но, черт возьми, ведь это может помочь вывести ее из кошмара, хотя бы на время, ведь наслаждение – это лучшее лекарство от всех бед».

«Ты бухгалтер, Леонид Аркадьевич, ишь, разложил дебет с кредитом, да ты ее просто хочешь, а не из милосердия, и нечего прикрываться высшими гуманными целями», – попытался урезонить его совестливый внутренний голос, которому он тут же возразил: «А, может, я исследователь? Наверное, немногие могли бы сказать, что они спали с нерожденным человеком…»

Пока он пытался поприличнее обосновать свои, отнюдь не приличные, мысли, Есения, утомленная пережитым за день, уснула. Ему ничего не оставалось, как лечь на свое место.

Небо за окном уже начало терять свою густоту и быстро бледнело. Рождался новый день, в течение которого Леонид должен был доехать до Юрмалы, оформиться в санатории и приступить к активному отдыху.

Устроившись после института в одно солидное учреждение бухгалтером, он уже два года не был в отпуске. Ежедневное корпение над расчетами и бумагами, иногда разбавляемое поездками в банк и выволочками не в меру гневливого управляющего (который, впрочем, ценил «золотые мозги» молодого финансиста) – вот тот образ жизни, к которому он уже притерпелся. Правда, после работы, когда, закрыв контору и сдав ключи охраннику, он шел по вечерним улицам, в нем начинало оживать совершенно естественное человеческое стремление к общению. И тогда он отправлялся либо в гости, либо в кино, либо в театр, либо, на худой конец, в пивную. Его «культурные походы» частенько приносили ему довольно приятные знакомства, которые, впрочем, не были долговременными.

«Трудно долго общаться с человеком, который целыми днями только и делает, что считает!» – так сказала ему одна его знакомая. Интересная штучка была, между прочим, социолог, поэтому она без труда его проанализировала, синтезировала, конкретизировала и обобщила. По ее словам, его любимая сказка – про теленка, который всех считал. И не женат Леонид потому, что с девушками общается краткосрочно и постоянно меняет их для увеличения количества на своем счету. И когда он с ними развлекается в постели, то тоже считает количество… В общем, заела его окончательно. Кстати, насчет сказки… У него сразу же было возражение – ему всегда более импонировал господин Крот из «Дюймовочки», которому было что считать, чем какой-то нищий теленок, который просто не знал, куда девать время. На что его подруга-социологиня съязвила: «Ах, какой же ты начитанный!». Короче говоря, поскольку Леонид не любил общаться с девушками, которые относились к нему с пренебрежением и подозревали невесть в чем – она стала девятнадцатой. Правда, осадок от нее у него все же остался, так как теперь при споре – «чья очередь мыть посуду?», он уже с опаской пускал в ход свою любимую, придуманную еще в детстве, считалку:

Вот живот вам, вот и рот,

Обожающий компот,

А кому пить неохота —

Мой стакан из-под компота!

Кстати, Леонид обожал компот, мясо и пирожки. Впрочем, он вообще обожал поесть, а потому любимой фразой, поднимающей настроение в любых обстоятельствах, была фраза, которую произносила его мама, тридцать лет прожившая в России, но так и не изменившая родному украинскому языку: «Сынку! Ходим вечерять! Компот з м'ясом вже ждуть!».

На этом вкусном воспоминании он и уснул.

Вокзал встретил их скрежетом, покрикиванием редких носильщиков и долговязыми фигурами прохожих. Несмотря на ясное теплое утро, в голове у Леонида было довольно туманно – ему так и не удалось выспаться. Только он уснул, как их дедуля предположил, что пора вставать и, видимо, решил вспомнить молодость. Поэтому он, по-молодецки крякнув, лихо спрыгнул со своей полки прямо… на живот Леониду, что вызвало у того спросонья вопль ужаса.