В таком пространстве и в такой истории центр и столица приобретают особый мистический смысл и их расположению придается особое значение. Встроенный в мистическое пространство и обладающий сверхмиссией такой центр – в противоположность столицам многих других более демократических и плюралистических стран – стяжает все привилегии и определяет судьбу всей территории. Гипертрофированная роль столицы в российском политическом пространстве заключается в том, что в отличие от этих других стран она определяет всю сумму не только политических, но и прочих социальных отношений, в том числе экономических. В такой ситуации столичная тема не может не обрастать мифологическими смыслами.

Именно такие мифологические представления и национальные мифы часто уносят воздушный шар дискуссии о новой столице в невесомый эфир метафизических и историософских спекуляций и альтернативных историй, где обсуждение этой темы и путей дальнейшего развития страны украшается множеством оригинальных и разноцветных интеллектуальных метафор и игрушек, подобно рождественской елке. Далеко не последнее место в ней занимают проблемы укрепления империи и тематика Третьего Рима.

Тем не менее в глубине этой дискуссии, как постарается показать автор, таятся не эти, во многом фиктивные, истории и амбиции, а вполне реальные проблемы и заботы, связанные прежде всего с проблемами единства России, страхом распада страны по швам древних цивилизационных, этнических или религиозных расколов, тоска по справедливости, гражданскому достоинству и утраченному теплу распавшихся общественных связей. Эти реальные заботы и тревога получают мистифицированную формулировку в виде пространственных проблем, вопросов удержания и расширения территории.

После коллапса СССР многие из пространственных стереотипов россиян были подвергнуты критическому исследованию в специфическом российском изводе пространственного поворота в общественных науках (spatial turn), который открыл новые ментальные измерения советского и постсоветского пространства наряду с прочими мнимостями российской политической геометрии. Постсоветские социальные науки во многом вернули географическое измерение в осмысление социальной реальности, заговорив о человеке, как таковом, уже во всей совокупности его пространственных, а не только чисто экономических отношений. Они подвергли жесткой критике тенденции платонического изьятия реальности из ее пространственно-географических покровов, которые были характерны для советского марксизма (настоящий марксизм, напротив, всегда был очень чуток к пространственным категориям, как это особенно ярко показал в серии своих работ британский географ Дэвид Харви).

Тем не менее постсоветский пространственный поворот и постсоветские идеологии, в целом не только возродили интерес к забытому пространственному измерению реальности, но и во многом мистифицировали пространство и пространственность, в том числе, как мы увидим ниже, и в споре о новых столицах. Они воспроизвели или создали множество новых мифов о нем. Если пространственный поворот в социальных науках на западе имел ввиду возвращение в пространство из историцистских и хроноцентрических нарративов – к телу, к месту и к пространственно укорененному, в том числе и урбанистическому сообществу, к теоретизации публичных пространств, то во многом ложный или половинчатый постсоветский пространственный поворот возвратил в пространство имперские измерения и реабилитировал некоторые весьма древние имперские и мистические концепции. Многие из них расцвели пестрым и блестящим пустоцветом геополитических теорий, не менее, а возможно и более идеологических и аспациальных, чем их марксистко-ленинские предшественники и прототипы.

Метафизические спекуляции по поводу уникальности и экстраординарного устройства российского пространства, его особой мистики и необходимости его имперского удержания и расширения во многих случаях заняли место осмысления, освоения и реорганизации территориальных функций, анализа универсальных и специфических законов, управляющих пространством и пространственными отношениями.

Важность понимания феномена пространственной гиперкомпенсации определила форму обсуждения некоторых идей в заключении к этой книге, посвященной идеологиям и людям, которые зачастую играют в пространство и с пространством, как, впрочем, отчасти и самому пространству, которое тоже иногда играет с людьми. Именно в имперских идеологиях, о которых мы упомянули, наиболее ярко и откровенно выражаются некоторые наиболее устойчивые стереотипы такого мышления, которые в латентном виде и дозированно проникли также и в либеральный дискурс.

Это мышление открыто заявляет о себе в политических манифестах или интеллектуальных рефлексиях, но также и в ментальных принципах и привычках, которые воплотились в самой актуальной конфигурации и организации национального пространства, в пространственном бессознательном культуры, часто связанным с неприятием дуальности, бинарности и двоичности. На взгляд автора, именно в дебатах о столице некоторые элементы такого пространственного бессознательного выявляются в наиболее рельефном и рафинированном виде.

Пользуясь случаем, автор хотел бы поблагодарить Ивана Климова, Олега Оберемко, Владимира Николаева – преподавателей социологического факультета ГУ ВШЭ за помощь в организации и проведении экспертных интервью для данного исследования в 2010–2011 годах, а также всех тех политиков и исследователей, которые предоставили эти интервью. Блэр Рубл, Леонид Сторч, Марк Стейнберг, Владимир Николаев, а также Иосиф Россман и Ирина Лабецкая высказали ценные замечания по поводу рукописи этой книги или некоторых статей, которые стали частью ее. Автор также признателен Валерию Анашвили за его неизменный интерес и сотрудничество в этом и других проектах.

Автор выражает благодарность Международному колледжу Университета Шринакаринвирот в Бангкоке (International College for Sustainabilities Studies, Srinakharivwirot University), который сделал возможным мою поездку в Россию в 2010 году для сбора материалов к этой книге, а также за создание условий для работы над ее рукописью.

Впервой главе этой работы мы проанализируем некоторые предпосылки, определившие специфику централизованной организации урбанистической системы России и те тенденции, которые закрепляют и усиливают эту централизацию в настоящее время, в том числе культурные, географические, политические и экономические факторы. Этот уровень централизации является одним из важных предметов критики и одной из важных отправных точек тем текущих дискуссий.

Далее мы остановимся на некоторых конкретных манифестациях этой гиперцентрализации в различных сферах, которые будут выражены в цифрах. Для понимания подлинных масштабов и размеров этой централизации мы сравним Москву со столицами наиболее централизованных государств в Европе и со столицей Японии. Это сравнение позволит нам поставить Москву в сравнительную перспективу глобальных городов, сопоставить ее роль и характер интеграции в российское пространство, а также даст нам систему мер и весов, на которых мы сможем произвести измерения.