Я застал его в тот момент, когда он, вконец сломленный непостижимым ходом событий, одиноко сидел в углу комнаты: беспомощный, непохожий на себя, не знающий, что делать и как распорядиться самим собою. Так после трех дней даже не особенно тяжелых боев выглядел человек, который «собственной грудью должен был прикрывать Польшу». Исчезла его обычная спесь и самоуверенность, и сейчас передо мною был ребенок, который сам не знает, чего хочет. Все старые почитатели его бросили, так как он теперь никому уже не был нужен. Но с какой поразительной быстротой произошла эта метаморфоза! Мне припомнилось его любимое выражение, которое он часто употреблял: «Мы добыли Польшу саблями и саблями ее защитим».

А в это время в подразделениях его бригады суетился новый командир — полковник Ежи Гробицкий.

Сдача немцам мостов на Барте под Серадзем произошла потому, что бригада попросту их плохо укрепила и не удержала отведенного ей для обороны участка. Кроме того, я узнал, что мы отступаем по всему фронту. Немцы нас бьют, и бригада откатывается назад[5].

Трудно было определить, где находились части бригады. Никто не мог сказать этого наверняка. На левом фланге у нас была почти шестидесятикилометровая брешь, через которую немцы могли просочиться в любой момент и в любом направлении, и не было такой силы, которая могла бы им в этом помешать. Где-то на правом фланге оборонялась 10-я пехотная дивизия. Но связь с нею была потеряна, так что вообще было неизвестно, где она в настоящее время находится. Поэтому полковник Гробицкий приказал мне немедленно отправиться в 10-ю пехотную дивизию, отыскать ее командира, доложить о положении бригады, а также сообщить, что наша бригада сосредоточивается в районе Шадека. Из штаба дивизии я обязан был привезти данные о ее дислокации, а также наметки командира дивизии о возможных действиях на следующий день.

Я сел на мотоцикл и поехал в сторону передовой, на участок, где должна была находиться упомянутая дивизия.

Был приятный тихий вечер, около девяти часов.

Предусмотрительно я прихватил с собой несколько гранат. Водителя тоже вооружил. Это был замечательный парень, разбитной малый из-под Львова, который уже возил меня по Львову и вместе со мною прибыл в бригаду. Он очень обрадовался нашей первой поездке на фронт.

Дивизия была выдвинута далеко вперед. После получаса езды уже почувствовалось, что мы попали в район боевых действий. Шоссе было испещрено множеством воронок, безлюдные деревни производили впечатление вымерших, нигде не видно было ни одной живой души. Царила полная тишина.

Время от времени навстречу нам попадались какие-то армейские части, которые или стояли на месте, или двигались в обратном нашему направлении. Это были малочисленные подразделения разыскиваемой мною 10-й дивизии. Но где находились штаб и командование дивизии, никто сказать не мог. Мы приближались к линии фронта. Впереди на горизонте виднелось лишь зарево пожаров. На горизонте, сколько видел глаз, все было охвачено огнем. Несколько деревень превратилось в море ослепительного бушующего пламени. Людей нигде не было видно. Мы подъехали к месту одного из пожаров так близко, что уже отчетливо можно было видеть отдельные дома и слышать грохот, с которым рушились перекрытая, выбрасывая в небо снопы искр. Дальше мы продвигались вперед очень медленно, настороженно всматриваясь в окружающую темноту, так как знали, что где-то здесь неподалеку должны находиться наши части. И действительно, через несколько минут нас на каком-то перекрестке задержала одна из пехотных рот 10-й дивизии. Командир роты объяснил, что командир дивизии находится в нескольких километрах, в одной из соседних деревень — на фольварке. Чтобы нам не пришлось больше блуждать, он дал мне связного, севшего с нами на мотоцикл. После двадцатиминутной езды по проселочным дорогам и каким-то перелескам мы добрались до довольно большой, но совершенно безлюдной деревни; население, прихватив свой скарб, убежало в ближайшие леса или еще дальше на восток, вглубь Польши. А вскоре невдалеке показался и фольварк, где расположилось командование дивизии.

Это была довольно большая усадьба, целиком погруженная в темноту. Никаких караулов, никаких постов. Такое пренебрежение опасностью меня поразило. В сенях горела маленькая лампа, на полу лежало несколько солдат, вероятно, связные, которые на вопрос, здесь ли командование дивизии, ответили утвердительно и указали на закрытую комнату. Я постучал и, не дожидаясь разрешения, отворил дверь. В комнате царил страшный беспорядок. Несколько офицеров спали на полу, другие — на каких-то диванах. Стол освещала такая же, как в сенях, керосиновая лампочка. За столом над оперативными картами склонилось несколько офицеров, среди них один в чине генерала. Это был бригадный генерал Диндорф-Анкович, командир 10-й пехотной дивизии. На всех лицах проступало какое-то отупение, чувствовалась огромная усталость. Я знал, что дивизия сражалась замечательно, но в боях была совершенно одинокой и, действуя против многократно превосходящих сил противника, вынуждена была отступать. На лице генерала лежала печать глубокой озабоченности, а в потухшем взгляде сквозило сильное переутомление.

Я представился генералу. На какой-то момент он оживился, обрадовался установлению связи с бригадой. Было видно, что это один из тех командиров, которые хотели сражаться и умели командовать, но все несчастье заключалось в том, что командовать было некем. Дивизия, командиром которой был Диндорф-Анкович, в течение трех дней вела беспрерывные бои с численно превосходившим противником, и последние ее резервы иссякли. Оборонялась остатками сил, и никто ее не сменял. А в это время враг бросал в бой все новые и новые части, воевал армией свежей и отдохнувшей[6]. Командир дивизии еще точно не представлял, что будет делать дальше. Он получил от командования армии приказ продолжать оборону, но не имел возможностей для его выполнения. Не был осведомлен о положении собственной дивизии, так как не имел точных данных, где находятся его части и в каком они состоянии. Не был осведомлен о продвижении противника, знал лишь, что силы немцев огромны и они напирают со всех сторон. Не располагал силами для сопротивления, да к тому же и сам находился в окружении. Наконец, после долгого размышления, он сказал, что с рассветом начнет отступление по направлению к Шадеку, то есть туда, где находилось командование моей бригады. Просил, чтобы бригада поддерживала с ним связь.