* * *

Если от красоты можно сойти с ума, то горные красоты вполне справлялись с этой задачей своим тошнотворным однообразием – во всяком случае, здесь некому было поручиться за разум двух карапузов, устало карабкавшихся по склонам. Ни одной живой души – даже вшивой птички, и той не попалось им за многие и многие километры пути. В связи с этим им оставалось только сверяться друг по другу. Первым засомневался Федор:

– Меня терзают смутные сомненья… Мы здесь уже третий круг нарезаем!

Сеня, впрочем, уже давно смекнул, что дело нечисто, но в силу собственной трусости не решался пойти поперек начальственного мнения. Более того, он даже решил польстить самолюбию Федора и принялся изображать из себя дурачка:

– А ты как догадался?

Федор к тому моменту уже потерял первоначальную мысль, поэтому некоторое время он смотрел на Сеню немигающим взглядом, пытаясь «догнать», чего от него хотят. Так и не справившись с непосильной задачей, он пустил в ход проверенный боевой прием отморозков по борьбе с интеллектуалами – принялся «быковать»:

– Сдается мне, Сеня, сухари были не очень кошерные. Или с желудком у тебя что-то не так. Запашину чуешь?

Сеня только виновато развел руками:

– Какой стол, такой и стул!

Федор наклонился к нему поближе – видимо, для лучшей усваиваемости преподносимого урока – и назидательно произнес:

– А что я тебе говорил? «Доширак» нежнее аромат дает.

Сеня так и остался в полном недоумении от того, каким образом сложилась беседа, но, как всегда, предпочел промолчать. Разговор и так не клеился, поскольку Федор обитал где-то в других мирах, и до самого ночлега они более не обменялись даже десятком слов.

За десятки дней пути карапузы постепенно привыкли к полному одиночеству среди горных вершин и неведомо кем проложенных тропинок, стекающих вниз по склонам и вновь взбирающихся к заоблачным кручам. Никто за эти дни не беспокоил их своим присутствием – ни люди, ни звери, ни даже птицы. Да будь и по-иному – и все равно им не пришло бы в голову озаботиться собственной безопасностью. Любой ночной шушере карапузы, расположившиеся на ночлег, достались бы легче, чем Пенкин Моисееву. Костров они не разжигали, часовых не выставляли, даже ножичка перочинного и того под рукой не держали.

Этой же ночью двое друзей не позаботились даже о том, чтобы сойти в сторону с тропинки или укрыться за надежной спиной какого-нибудь валуна, – Федор и Сеня уснули прямо там, где присели на землю, когда их застала темнота. Их пятки сверкали в лунном свете, представляя собой неплохой ориентир для пары голодных глаз, наблюдавших за карапузами из темноты.

Впрочем, этого ночного «гостя» собственная конспирация тоже не слишком заботила. Его сдавленное шипение давно привлекло бы чужое внимание, если бы не фантастическая беспечность карапузов. «Гость», зашедший на карапузов со стороны склона, подбирался к ним все ближе и ближе, не переставая сыпать проклятиями:

– Дети – цветы жизни… Ворье, блин, растет! – Он помахал тощим кулаком чуть не перед самым носом своих жертв.

– Спрячь под трусами колечко с цепями… выкраду вместе с трусами! Спят, ворюги мерзкие. Спите, спите, – он практически навис над двумя карапузами, сладостно перебирая в уме возможные варианты жестокой мести: – Щас узнаете, как чужие пещерки обносить! – В этот самый момент он оступился и, стараясь сохранить равновесие, неуклюже оперся рукой прямо на голову одного из карапузов.

Тот подскочил как ужаленный, попутно подняв на ноги и своего спутника. Кошмарная морда, глядевшая на них из темноты, возможно, и произвела бы впечатление на карапузов, случись эта встреча буквально парой месяцев раньше, но сейчас сладкая парочка принялась мутузить свалившегося им на головы хмыря с таким воодушевлением, что оставалось только удивляться их комсомольскому задору. Периодически налетчику удавалось от души врезать то одному, то другому карапузу, но постепенно силы покидали его. До поры до времени его спасала удивительная изворотливость, но постепенно молодость взяла верх над неправильным образом жизни – приперев ночного гостя к стенке, Сеня удовлетворенно хмыкнул:

– Это че, Федор, местные, что ли?

– Да не, Сень, ты же знаешь, местные по одному не ходят. Нет, брат, это совсем другой фрукт! Довелось нам, Сеня, поручкаться с самим Голым!

Он от всего сердца пнул неприятелю коленом промеж ног, а Сеня не преминул пожаловаться:

– Он меня трогал за всякое, гад такой! Федор только усмехнулся в ответ и, наклонившись к поверженному, посоветовал:

– Тебе, мил человек, в метро надо промышлять, в час пик! Там выбор больше, а риску меньше, поверь моему опыту!!!

Он еще раз «для острастки» пнул скорчившегося на земле хмыря и скомандовал Сене:

– Вяжи его, с собой потащим. За языка нынче хорошую награду дают!!!

Сеня, который с детства не мог справиться даже со шнурками, весьма своеобразно представлял себе процесс «вязки языка». Руки пленного были перетянуты за спиной его собственными трусами, а самого хмыря Сеня тянул за собой, привязав поводок к причинному месту несчастного и не забывая время от времени поддергивать бечеву, отчего Голый принимался орать благим матом:

– Отдайте шмотки, волки! Хоть трусы верните, дайте срам прикрыть!

Сеня, внезапно выдвинувшийся в какие-никакие начальники, пребывал в прекрасном расположении духа и потому был особенно разговорчив:

– Заткнись! Ты и без трусов неплохо смотришься. Твоя фамилия Голый.

Он похлопал Федора по плечу, стараясь привлечь внимание приятеля к собственному красноречию:

– Здорово я его приколол, а?

Ковылявший позади Голый пытался не допустить натягивания бечевы, из последних сил стараясь выдерживать темп марша, заданный карапузами, но, поскольку Сеня давно смекнул, что к чему, то притормаживая, то переходя на бег, – удавалось это пленнику редко, поэтому он не прекращал верещать:

– Вы жалкие, ничтожные личности!

Не вытерпев, Сеня остановился и принялся шустро сматывать веревку – Голый потрусил ему навстречу, рухнув прямо у ног своего мучителя. Карапуз наклонился над ним и прошипел:

– Сейчас я тебя буду бить.

Смотревший на все это со стороны Федор задумчиво произнес:

– Возможно, даже ногами.

Однако, еще раз окинув взглядом жалкое тело пленного, он покачал головой:

– Нет, бить нельзя, Пендальф не велел. Моментально почувствовавший слабину Голый принялся верещать пуще прежнего:

– Я бывший депутат Государственной думы, верните кольцо. Я старый, больной человек. Я три года не был в бане. Меня девчонки не любят, отдайте кольцо!

Федор все еще пребывал в состоянии странной задумчивости – он снова покачал головой и произнес: