о чем можно было сказать за десять минут или, еще лучше, не говорить совсем. Но, делая внушение своему подчиненному, капитан иногда со злостью ловил себя на том, что с его языка срывались именно те самые фразы, какие он слышал на одном из никому не нужных совещаний.

«Черт знает что», — со злостью думал капитан и, если позволяли обстоятельства, откладывал разговор с подчиненным до другого раза.

— Ужин готов, — доложил Громов.

— Раз готов — будем ужинать! — Костромин словно обрадовался тому, что его отвлекли от мыслей, которых все равно сейчас не додумать до конца.

Громов поставил котелки на стол. В одном — каша с мясной тушенкой, в другой — чай. Нарезал хлеба, открыл банку со сгущенным молоком.

Наливая себе в кружку чаю, Костромин спросил:

— Что нового?

— Ничего особенного, товарищ капитан. Разве вот повара Кискина в третьей батарее чуть не избили.

— За что?

— Вчера каша подгорела, а сегодня, говорят, была живая соль, есть невозможно. В общем бока повару намяли бы, если б старший лейтенант Шестаков не подоспел. В третьей батарее есть люди нервные, из пополнения. Вот они-то и завелись, гвалт большой был.

— И чем кончилось? — спросил капитан, отставляя кружку с чаем.

— Прекрасно кончилось: ваш замполит старший лейтенант приказал колбасу выдать. — Громов рассмеялся. — Кто больше всех орал, те потом и кашу съели.

— Завтра разберусь, — сказал капитан. Закурил, снял сапоги, портупею, в гимнастерке лег на топчан.

Громов, составив котелки и кружки на скамейку у печки, вернулся к столу. Коптилка на столе опять замигала. Прежде чем задуть ее, Громов вынул изо рта уснувшего капитана потухшую папиросу.

3

В дивизионе Костромина не хватало людей. На все напоминания и просьбы в штабе дивизии отвечали кратко: «Знаем. Ждите». И вот неделю назад, когда уже стало казаться, что пополнения вообще не будет, в дивизион прибыло сразу тридцать человек. Людей встретил заместитель по политчасти старший лейтенант Шестаков. На радостях он постарался разместить вновь прибывших со всеми удобствами, какие только возможны на фронте. Люди были разных возрастов. И бывалые солдаты после ранения и совсем необстрелянные юнцы. Разные гражданские и военные специальности. Только артиллеристов не было. И еще не нашлось повара. Был даже дамский парикмахер, но повара не было. А он до зарезу был нужен. Два солдата, имевшие кое-какие познания в кулинарии и приставленные к кухням раньше, с прибытием пополнения за несколько дней сбились с ног, обслуживая одновременно три кухни. Старший лейтенант Шестаков обратился за помощью к командиру соседнего пехотного полка, и тот, как всегда, выручил артиллеристов. Оформили обмен: за повара пришлось отдать телефониста.

Новый специалист Кискин, человек худой, очень высокий, с красивыми меланхоличными глазами, в разговоре с Шестаковым мечтательно вспомнил о прежней работе в ресторане волжского парохода. Перечислил скороговоркой с десяток мудреных названий своих фирменных блюд.

— Так вот, дорогой, и принимайтесь за дело, — сказал обрадованный Шестаков. — Кухня в вашем распоряжении, подсобные рабочие будут. И наших поваров подучите. Действуйте.

С застенчивой и кроткой улыбкой новый повар сказал «Слушаюсь!» и пошел действовать.

В первый день своей работы Кискин оставил без горячей пищи десять человек, просчитавшись при раздаче. На второй день каша подгорела и шибала в нос едким запахом. Тогда старший лейтенант Шестаков решил вмешаться в тонкое дело поварского искусства. И вовремя…

Полевые кухни стояли в самом низком месте, в густом березняке, позади землянок второй и третьей батарей. На случай бомбежки, чтоб избежать скопления людей, пища раздавалась побатарейно. Согласно очередности третья батарея получала ужин раньше других, и Шестаков сразу же направился к новому повару Кискину.

Шестаков шел по обледенелой тропке, протоптанной в снегу. Кусты ивняка. Тонкоствольная поросль берез. Уютный запах дымка приятно защекотал ноздри, в вечерних сумерках взлетело несколько красных искр. И вдруг в тишине взметнулись злые голоса:

— Свалился прохвост на нашу голову!

— Отрава — не каша! Сам трескай!

— В зубы за это! Тащи его с кухни, жердину долговязую!

Шестаков почти выбежал на поляну.

Полевая кухня в глубоком ровике с покатым въездом; сверху навес из жердей и прутьев, замаскированный снегом. На приступке Кискин с поварешкой в руке. Он проникновенно уговаривал солдат, потрясавших котелками:

— Ей-богу, есть можно. Пересолил самую малость, чайку в аппетит попьете.

— Верно, кок! — перекрыл всех веселый голос. — К порции каши по ведру чаю, и квит!

Солдаты — их было человек восемь — облепили кухню, пытаясь за ногу сдернуть незадачливого повара. Тот увертывался, поднимая то одну, то другую ногу. Шестакова никто не заметил, кроме рослого, статного сержанта, который с пилой под мышкой стоял на крыше землянки. Сержант невозмутимо наблюдал за происходящим и давал советы:

— Поварешкой действуй, кок, поварешкой! Погибнешь за ни понюх табаку! А ты, эй, нападающий, не хватай враз за две ноги — в котел упасть может. Левой его, кок, левой лягни!

— Прекратить! — крикнул Шестаков.

Солдаты, застигнутые врасплох гневным окриком, отскочили от кухни. Наступила тишина.

— Где старшина? Почему раздаете пищу без старшины?

Кискин, долговязый, нахохлившийся, стоял у кухни и молчал. Молчали и остальные. Не торопясь, с крыши землянки сошел сержант и развязно пояснил:

— Гурманы эти самовольно пришли. Из пополнения они, и закон им не писан. А сухопутный кок по доброте душевной всех отоварил. Тем более кашка, видать, все равно того… неходовая…

— А вы кто? — с трудом сдерживаясь, спросил Шестаков.

Сержант вдруг со звоном опустил пилу, четко и с каким-то изяществом вскинул руку к головному убору, отрапортовал без запинки:

— Сержант Крючков, наводчик из первой батареи, отбывает текущий внеочередной наряд на кухонных работах. От своей кухни отлучился по причине заготовки дров.

— Кто наложил взыскание?

— Командир батареи.

— За что?

— За нарушение формы одежды.

Из кустов вышли два солдата. Они волокли за комель спиленное дерево. Крючков опять взял пилу под мышку, сказал независимым тоном:

— Так что я не по этой части, товарищ старший лейтенант. Наше дело — дровишки, вода, помыть-подтереть. А дебош подавлять — не облечен властью, так сказать.

И пошел, играя глазами и позванивая пилой.

Шестаков достал из полевой сумки завернутую в газету деревянную ложку и подошел к солдатам, столпившимся в сторонке. Все заговорили разом, жалуясь на повара, услужливо поднося котелки. Шестаков попробовал из одного котелка, из другого. Поморщился. Каша была пересолена крепко. Спросил фамилию солдата, показавшегося наиболее расторопным, приказал:

— Назначаю вас старшим. Отведите бойцов в батарею и доложите старшине о прибытии. Скажите, что вместо каши на ужин будет сухой паек.

Солдаты ушли. Только тогда Шестаков подошел к повару. Тот старательно очищал щепкой колеса кухни. Взгляд виноватый,