Женщина, точно зачарованная, следила за ним. Несмотря на присущую ей осторожность, она подходила все ближе и ближе, двигаясь по дну канала до тех пор, пока целые предложения и фразы не стали долетать до ее слуха. Во всех его движениях, наполненных живостью и энергией, чувствовались одновременно и отчаяние и беззаботность. От них веяло свежестью, как от прохладного бриза, и она не могла не отметить этого. Сначала, завидев бумаги в его руке, она было решила, что он приходской священник, готовящий проповедь. И хотя расслышать ей удалось довольно много, ничего иного она и вообразить себе не могла. Она не слишком жаловала церковь, но именно такое предположение в первую очередь пришло ей на ум. Однако для приходского священника он выглядел чересчур мужественным и пылким, к тому же его одежда сильно отличала его как от фанатичного аскета, так и от напыщенного проповедника. Первый при всем своем желании никогда бы не надел такие богатые и красивые высокие ботфорты, украшенные кисточками, тогда как второму и в голову бы не пришло с подобной беспечностью разгуливать в них по соленому морскому песку, который портит подошвы. Но если мужчина, расхаживавший перед ней, не был священником, то она и вовсе терялась в догадках. Его беспрерывный монолог, журчанье воды, птичьи крики, раздававшиеся на просторах, все же успокоили ее, она стала выбираться по стенке канала на песчаные просторы.

— Как ты думаешь, кто я? — спросил он, неожиданно разворачиваясь к ней со стремительностью чибиса.

На секунду замерев от изумления, женщина лишь покачала головой, затем положила руку на ремень корзины и выбралась из канавы; эти простые движения не только придавали ей уверенности, но и помогали преодолеть страх, что незнакомец тотчас увидит ее насквозь.

— Ну, в таком случае кто ты такая? — спросил он, и она обратила внимание, что говорит он совсем не так важно, как принято у аристократов; его голос звучал просто и спокойно. Комедию ломает, отметила она с удовольствием и без всякой благожелательности.

— Я береговую линию обхожу, — ответила она наконец, словно наступившая между ними тишина тяготила ее. Несмотря на его приветливую улыбку, которая смягчала выражение его глаз, ей было тяжело выдержать на себе его пристальный взгляд. Ее голос прозвучал хрипло и слишком низко. — Береговую линию обхожу, — повторила она, — ищу мелкую рыбешку.

— Ты зашла слишком далеко.

— Иногда случается заходить далеко, коль поблизости ничего нет.

— Ты ведь следила за мной, разве не так?

— Так, — поспешно ответила она, не таясь: он видел ее насквозь, и не имело смысла увиливать.

— Тебя кто-нибудь послал?

Она взглянула на него, и ей захотелось успокоить его внезапно возникшие опасения.

— Как тебя зовут?

— Энн Тайсон.

— Зачем же ты следишь за мной, Энн Тайсон?

— Я, — она замолчала, прекрасно понимая, что, лишь тщательно подбирая слова, сумеет убедить его, — беспокоилась за вас.

Она не назвала его «сэр», и всякий раз, припоминая позже их встречу, она думала об этом с удовольствием, лелея воспоминание как память о любимом подарке.

— Пески очень опасны, — продолжала она, — а вы гуляете тут без проводника. Канал Кир, как мы его называем, еще не самое плохое место, но вот дальше… как раз за вами… это канал Кент… там и всадника может смести волной, как пустую ракушку.

— Отчего же ты так тревожишься за меня, Энн?

И вновь наступила недолгая заминка. Отчасти замешательство женщины было вызвано стремлением подыскать нужные слова, ясные и простые, к тому же ей очень хотелось, чтобы этот ужасный местный диалект был как можно менее заметен в ее речи. Отчасти же она понимала, что такая пауза необходима и ему, дабы обрести уверенность в себе. А затем она поведала свою историю. Историю, которую она крайне редко рассказывала кому-либо вообще, однако на сей раз она чувствовала: ее слова окончательно убедят его.

— У меня была дочка — мое единственное дитя. Самое дорогое в моей жизни. Она утонула прямо здесь. Мы нашли ее тело в Песках на следующий день. Просто тогда опустился туман… хуже не придумаешь… и она заблудилась, пока искала моллюсков. Я бродила по берегу, разыскивала ее, а потом прилив подхватил меня и понес в открытое море. В тот день мне невиданно повезло: меня вынесло на песчаную отмель. Ей было всего девять. С того самого времени я и поселилась на побережье и все время начеку. У меня лачуга неподалеку от фермы, где вы оставили коня. Мне все кажется, что, живя здесь, у самого моря, я и к ней поближе.

Он кивнул, сделал несколько шагов ей навстречу и, протянув правую руку, положил ладонь ей на плечо.

— И как же ты живешь?

— Море кормит. Меня называют Старушка Удача: мне всегда перепадает какой-нибудь улов.

Тепло его руки согревало, и эта теплая тяжесть вдруг заставила ее ощутить страстное желание зависеть от кого-нибудь.

— Вряд ли ты старше меня. Ты только притворяешься старой каргой, ведь верно?

— Верно, так безопасней.

— Если твое тело умастить маслами, Энн Тайсон, да нарядить в шелка, ты бы стала ничуть не хуже любой великосветской дамы.

Его черты отличались привлекательностью, загорелое лицо было исхлестано непогодой. Крупный нос, прекрасные зубы, карие поблескивающие глаза и широкие черные брови; он не носил парика, и в его длинных густых волосах седина уже давно преобладала над каштановым цветом, а на левой щеке белел шрам, который образовывал ямочку всякий раз, когда он улыбался. Он жестко прижал свою ладонь к ее плечу, едва не причиняя ей боль; и она слегка отклонилась назад, стремясь как можно лучше рассмотреть его. В ее движениях сквозила неуверенность, однако, давно привыкнув повиноваться тем, кто выше ее по положению, она сознательно сбросила с себя наносный образ старой карги, превратившись в обычную женщину, которую ему удалось разглядеть с первого же взгляда. Он попытался взять ее за руку, и только теперь она обратила внимание, что два средних пальца на его левой руке плотно прижаты к ладони, точно когти хищника. И в этот миг ее неловкое движение разрушило близость, только что появившуюся между ними.

— Старая рана, — объяснил он, вскинув обе руки, а затем безвольно опустив их. — У меня много ран, Энн, и на теле, и в душе. Потому-то я и пришел сюда. Тебе лишь надо исцелить душу и тело, передо мной же возникают такие преграды, которые вряд ли преодолимы.

— Вы разговариваете сами с собой.

— Я лишь хочу изменить свою натуру и стать иным человеком. Ты понимаешь?

— Нет, — призналась она, и ее внезапная усмешка разрушила физическое желание, которое он в ту минуту испытал к ней.

— Ну что ж, может, мне теперь лучше вернуться, пока прилив и пески не поглотили меня?

— Еще есть время.

— Я все равно собрался уходить. Вот. — Он протянул женщине мелкую серебряную монетку. — В благодарность за твое беспокойство.