Проблема в том, что время уходит. Тебе только двадцать четыре, но музыка уже движется без тебя. Ты не сказал бы этого вслух, но ты знаешь, что это правда. Cream уже приближаются к финалу, а ты чувствуешь, словно еще и не начал. Хендрикс теперь всеобщий гитарный бог, а тебе еще не предоставилась возможность показать им свои умения за пределами сессий, прокуренных студий и групп, разваливающихся изнутри, теряющихся где-то на американской дороге, просто считая дни, пока не появится что-то лучшее. Время уходит, и, хотя ты никогда бы в этом не признался, ты начинаешь переживать, что пропустил проклятую лодку, что если ты не будешь стараться, тебе придется вернуться к сессиям. Стать одним из таких людей, которых я ненавижу, — как ты говоришь друзьям.

Последний тур The Yardbirds завершается в Монтгомери, штат Алабама, концерт в Speedway Fairgrounds проходит на следующий день после того, как в Лос-Анджелесе застрелили Бобби Кеннеди. Вы все смотрите это по телевизору в отеле, и вы в шоке, качаете головами и выкуриваете больше сигарет. Но для тебя это ничего не значит в сравнении с мыслью, что группа разваливается. К середине июня ты снова дома, в своем превосходном жилище у реки в Пангборне — переделанном викторианском лодочном сарае в тридцати милях выше по течению Темзы от Лондона с одним из этих подвальных лодочных причалов, хоть лодки у тебя и нет, — размышляешь, чем же тебе теперь заняться.

К счастью, у тебя есть туз в рукаве, кто-то, кто знает, что ты умеешь, кто ты, кем ты можешь стать, и кто разделяет твою решительность сотворить что-то из этого, в конце концов достать кота из мешка. Питер Грант. ‘Джи’. Огромный сверхчувствительный гигант, который был менеджером The Yardbirds вместе с Микки и охранял тебя во время всех путешествий, особенно в этом последнем чертовски ужасном американском туре, когда Кит Релф сходил с катушек и напивался на сцене каждый вечер и только Крис Дрэя все еще казался заинтересованным в сохранении целостности группы. Джи, который сидит с тобой в машине, застрявшей в пробке на Шафтсбери-авеню, всего через несколько дней после возвращения из Америки, и вы оба знаете, что все кончено, и говорите о том, что делать теперь. Джи сидит и слушает, как твой спокойный учтивый голос наконец произносит то, о чем ты в тайне думал все это время, и наконец озвучивает это: что ты думаешь, что можешь взять группу и сделать лучше, взять новых членов, написать новую музыку, сделать лучше.

Камнем преткновения, как вы оба знаете, станет Микки, всерьез заинтересованный только синглами. Искусство ради искусства, хитовые синглы ради нас. Это девиз Микки. Но с синглами покончено. The Yardbirds теперь должны выпускать альбомы, это очевидно. Ты не сказал этого Микки, потому что знаешь, что он только усмехнулся бы, так же, как тогда, когда Джефф пожаловался, что ему бы хотелось записывать и альбомы тоже, но теперь ты говоришь это Питеру, который сидит и слушает, смотря через ветровое стекло на поток машин. Ключ, скажешь ты, ощущая бесстрашие, в том, чтобы дать тебе свободу поступать так, как, по твоему убеждению, следует. Так, как ты слышишь внутри себя, когда никто больше не слушает. Не только возглавить группу, но и писать музыку и тексты, самому выпускать пластинки, делать все самостоятельно, кроме менеджмента. Вот здесь подключится Питер — если он заинтересован. Джи, годами работавший в тени другого более влиятельного музыкального дельца, ожидая своей очереди в темноте, прямо как ты. Джи, который сидит здесь за рулем, уставившись на поток машин, и просто кивает. «Что ж, хорошо, — говорит он. — Давай сделаем это».

Еще один последний концерт The Yardbirds, незначительное контрактное обязательство в Student Union Hall в Лутонском колледже 7 июля — спустя почти два года с последнего громкого сингла в Британии ‘Over Under Sideways Down’, — и потом действительно все. Лишь Крис сказал, что хочет продолжить и вдохнуть в группу новую жизнь вместе с тобой, но теперь и он сомневается. Ах, он еще ничего не сказал ни тебе, ни Питеру, но вы оба знаете. И что? Тебе нужна стопроцентная преданность, чтобы новая музыка, которую ты желаешь создать, звучала так, как тебе бы хотелось. Крис в любом случае неважный басист. Лучше ему сейчас уйти, даже если ты останешься в одиночестве. Что ж, ты к этому привык. Будучи единственным ребенком ты никогда не боялся быть один. Поэтому когда, всего лишь через месяц после этого последнего концерта в Лутоне, Крис в конце концов сознается, что он больше не в деле, что он лучше уйдет и попробует начать карьеру фотографа — «Он думает, что он чертов новый Дэвид Бэйли», — смеется Джи, — ты втайне успокаиваешься.

Теперь остались только вы вдвоем, Джимми и Джи. И, конечно, имя, как бы там ни было: The Yardbirds. Или, возможно, The New Yardbirds, как предложил Джи. Тогда, по крайней мере, не будет выглядеть так, словно заново начинаешь все с чистого листа, — говорит он. В любом случае, не совсем. И ты по-прежнему можешь выступать за деньги. Сводить концы с концами, пока не сможешь представить что-то лучшее. Во всяком случае, таков был план в то долгое дождливое лето 1968-го…

«Я точно знал, что хотел сделать», — говорит Джимми Пейдж почти сорок лет спустя, сидя на своей подвальной кухне в Tower House, готическом особняке XIX века в лондонском Холланд Парке, спроектированном архитектором и масоном Уильямом Берджесом. Поздним солнечным днем лета 2005 года мы пьем чай, вспоминая первые дни группы для очередного журнального очерка. За последние двадцать лет это стало для нас практически ежегодным ритуалом. Интерес к Zeppelin с годами увеличивался и дошел до того, что сейчас они более популярны, чем были когда-либо в жизни. Конечно, дни Jack Daniel’s и кокаина, фанаток и наркотиков — дни драконьих костюмов и черных лебедей — давно ушли. Джимми Пейдж не пьет, не принимает наркотики, он даже больше не курит сигареты. Но это не значит, что он забыл, как это было и что это было. Или что он отчасти раскаивается. Более того, единственное, о чем он действительно сожалеет, — это то, что пришлось остановиться. «То были жизнелюбивые времена, знаешь? — он пожимает плечами. — Но суть в том, что там всегда была игра. Может, только в очень редких случаях она страдала — в редких случаях в сравнении с количеством туров. Но мы хотели быть на этой грани, это питало музыку».

Конечно, питало. Так все и было для рок-монстра вроде Led Zeppelin, питающегося планетами и гадящего звездами. Наркотики были их топливом, секс — формой самовыражения, музыка — просто картой сокровищ. Подумай о The Stones, втиснутых в 1972 году в жаркий, лишенный окон подвал у Кита на Вилле Нелькотт во Франции, ждущих его, чтобы отойти после очередного трехдневного изменения сознания, ждущих его, чтобы получить достаточно кокса, чтобы вдохнуть его в нос и вколоть в руку, прежде чем он будет готов костьми лечь за то, что станет лучшим из когда-либо написанных альбомов The Stones, что бы там не думал Мик со своей очередной шикарной иностранной девчонкой. Подумай о Джоне и Джордже, сидящих на кислоте, объединившихся на этот раз против пуританина Пола и невежи Ринго, корифеях, трудящихся во имя того, чтобы поднять The Beatles над yeah-yeah-yeah из их милого прошлого со стрижками под горшок к бесконечно более просвещенному, чрезвычайно более широкому сознанию Revolver и в конечном счете к Sgt. Pepper, альбому, который превратил мир из черно-белого в цветной. Подумай о Дилане, который курит травку, глотает таблетки, носит солнечные очки в полночь и дрожит в своем кресле у окна, сидя всю ночь без сна в отеле «Челси» в Нью-Йорке за написанием ‘Sad Eyed Lady Of The Lowlands’ для… нее. Или Хендриксе, галлюцинирующем о божественной природе в какой-то мерзкой пивной забегаловке в Лондоне, полной сигаретного дыма и завистливых белых мужчин, в то время как The Who, Cream и все остальные, кто пытался следовать за ним, купались в хвосте его кометы и глупо старались удержаться на искрах. Конечно, наркотики питали музыку Led Zeppelin. Для этого и нужны были наркотики. Для этого и нужны были Led Zeppelin. Вот так все и было, верно, Джимми? Тогда, в семидесятые, в эту эру сжигания мостов и чрезвычайного индивидуализма, которая началась в 1968-ом и разгорелась лесным пожаром в культуре, который распространялся повсюду почти до 1982-го, после появления противозачаточных, но до СПИДа, когда внезапно все казалось возможным и ничто не было запрещено. Семидесятые — обратная сторона идеалистических, полных согласия шестидесятых — были временем, когда создание собственного дела и возможность для него продержаться перестали быть всего лишь лозунгами и стали неотъемлемым правом. Когда «делай то, что изволишь» действительно стало законом.