Володин сын Сергей отвез меня в оплот американской государственной медицины —Кони Айленд Госпиталь. Сам он приехал в Штаты в возрасте семи лет, вырос в этой стране и был стопроцентным американцем – правда, знающим русский. Он успел к тому времени закончить медицинский колледж, однако по специальности еще не работал и качеству обслуживания в Кони-Айленд неприятно поразился вместе со мной: ждать в очереди к доктору пришлось часа три. К счастью, все обошлось, ничего серьезного у меня не обнаружили – это был просто стресс.

Когда вопрос с жильем решился, я понял, что пришло время заняться собственным иммиграционным статусом. И через неделю после прибытия в Америку нанял адвоката – хозяина офиса, в котором работала Анна (помните, я рассказывал, она помогла мне с жильем). Мы обговорили, что будем делать в моем случае и как я стану легализовываться в стране. Идея политического убежища выглядела наиболее подходящей. Так, постепенно, страх и неопределенность в моей голове сменились конструктивными планами: что делать, с чего начинать. Я стал думать о насущных, важных вещах: о медицинской страховке, о работе – о чем-то, что касалось моего ближайшего будущего, а не о неудачах прошлого. Правда, параллельно я все-таки пытался управлять своим, умирающим уже в Новороссийске, бизнесом – там вовсю шли суды и разборки, российская рейдерская система побеждала.

С собой у меня было около 70 000 долларов. Немного наличкой, основные деньги на картах, выданных на имя жены Натальи – ее банковские счета не имели отношения к моему «подследственному» бизнесу. Кому-то сумма 70 000 долларов может показаться внушительной. Но я должен был что-то регулярно отправлять на родину, чтобы оплачивать услуги российских адвокатов. Все счета моего бизнеса в России были арестованы. Также пришлось купить машину и платить адвокату здесь, в Америке, да и в целом как-то обживаться – покупать одежду, предметы первой необходимости. Я быстро понял, что придется экономить.

На Брайтоне в первые же дни моей американской жизни в какой-то русской шарашкиной конторе мне продали неработающий электронный переводчик за 200 долларов. Я старался быть максимально бережливым, однако мне показалось, что эта вещь по-настоящему мне нужна и эта трата обоснована: смартфоны с приложением Google Translate тогда еще не появились, онлайн-переводчиком можно было пользоваться только на компьютере или ноутбуке. Я купил этот прибор, внешне похожий на калькулятор. А когда выяснил, что он неисправен и попытался вернуть, его отказались принять. Я еще не знал, что имею право вернуть покупку в любом случае, и не стал настаивать. Сейчас мне уже известны права потребителя в США, а тогда я был ужасно расстроен.

Помимо финансовой ситуации, адекватно воспринимать реальность здорово мешали стереотипы, привезенные из России. В Новороссийске у меня был телефон Vertu, я считал, что это необходимый статусный уровень. Первое время в Нью-Йорке стеснялся своей «мазды», которую пришлось купить, и считал, что, увидев меня на ней, ни один серьезный человек не захочет иметь со мной дел. Кроме того, я был уверен, что Бруклин – полное убожество и жить там стыдно. Хотел жить только в Манхэттене.

Лишь потом, когда я узнал о миллионерах, ездящих в метро, понял, что менталитет и понятия «статусной нормы» тут совершенно другие, а в Бруклине тоже есть нормальные районы.

Мне предстояло узнать массу всего: как в этой стране работает медицина и торговля, медиа и бизнес, политика и закон. Но пока, в эту первую нью-йоркскую ночь, я сидел на диване в чужой квартире и думать мог только о двух вещах: «я все потерял» и «хочу домой».

11 марта 2011 года в городе Новороссийске меня вызвали на очередной допрос. Повестку принесли домой и в офис. Тогда-то всем и стало ясно, что я сбежал.

Часть I

Глава 1. «Сам себе миллионер»

Свой первый в жизни бизнес я сделал в тринадцать лет. Однако начну не с этого.

Родился я в СССР 17 декабря 1975 года, в Новороссийске, в портовом черноморском городе Краснодарского края с населением порядка 300 тысяч человек. Вырос в обычной советской семье. Мой отец, Игорь Моша, был родом из Новороссийска. Он работал на вагоноремонтном заводе, начинал с мастера и в конце карьеры дошел до исполняющего обязанности директора этого завода. Это было большое государственное предприятие, собственность Министерства путей сообщения.

Мама, Татьяна Моша, в девичестве Маслова, родилась в Казахстане, в Алма-Ате. Она работала в райисполкоме Ленинского района Новороссийска, затем – в райкоме, и, наконец, в горисполкоме начальником организационного отдела; была убежденной коммунисткой. С отцом она познакомилась, приехав из Казахстана поступать в Ростовский институт железнодорожного транспорта. Из Ростова-на-Дону отец привез ее в Новороссийск.

Я появился на свет в обычном новороссийском роддоме и был обыкновенным советским ребенком.

Учился я в общеобразовательной школе №2, и больше всего мне нравились два предмета: история и география. Я был фанатом этих дисциплин, знал наизусть все столицы мира. Мог назвать все страны, через которые проходит экватор, участвовал в олимпиадах и занимал призовые места. Также мне повезло с классным руководителем. Тамара Ивановна Юрина была учителем истории. Благодаря ей, помимо географии, я полюбил российскую и советскую историю. Особенно интересовался периодом начала революции, смены царского режима, прихода Ленина к власти. Все российские движения и события того времени знал глубоко в деталях.

Наш класс был дружным, мои отношения с одноклассниками – ровными и товарищескими. В школе у меня было два друга: Андрей Пищиков и Коля Яковенко. С Андреем общаюсь до сих пор и даже приглашал его недавно в гости, а Коля из Новороссийска уехал в другой город, и сейчас мы, увы, не контактируем.

Семью свою я любил и люблю. Мы жили с мамой, отцом и братом Сергеем, который младше меня на семь лет. Бабушка и дед по линии отца жили отдельно, но тоже в Новороссийске. Их звали Елизавета и Григорий. Дед был военным моряком, бабушка бухгалтером. Бабушку Зинаиду и деда Владимира с маминой стороны я видел редко, лишь когда удавалось приезжать к ним в гости в Алма-Ату.

В детстве мама не одобряла моей тяги к коммерции. Могу только предполагать, чем это было обусловлено. Вероятно, ее миропониманию была ближе этика советского социалистического строя, при котором любая коммерция считалась спекуляцией. Я не обвиняю ее: в Советском Союзе это было единственно правильным стилем жизни. Как-то раз, классе в пятом, спросил: «Мама, сейчас мы живем при социализме, и все постоянно говорят, что мы идем к коммунизму. Что же такое коммунизм?» Мама подумала и ответила: «Денег не будет. У всех будет все, что нужно. И поэтому деньги не будут нужны». Тогда я спросил: «Как же так? Неужели каждый желающий придет в магазин и возьмет там, что ему заблагорассудится? Я смогу взять все, что я хочу, и столько, сколько захочу? Что же будет, когда разберут весь магазин в одно мгновение?» Я был уверен: при так называемом коммунизме всех разграбят. Мама тогда надолго задумалась. Она ответила: «Этого не случится. Все люди будут честными и станут брать столько, сколько им необходимо».

Этот разговор надолго отложился в моей памяти. Уже тогда я проявлял зачатки капиталистического мышления. Однако в остальном был обычным ребенком, ходил с родителями на демонстрации 1 мая и 7 ноября, иногда отец брал меня с собой на футбол – он был настоящим фанатом, страстным болельщиком новороссийского «Цемента», затем переименованного в «Черноморец». Правда, я к футболу так и не пристрастился. В отличие от брата, который любит футбол до сих пор. Отец, кстати, был довольно лоялен к моим предпринимательским наклонностям в детстве. И хотя что-то подсказывает мне, что он склонялся в мамину сторону, критики я от него не слышал.

Бабушка, Елизавета Терентьевна, мама отца, не только поощряла мою склонность к предпринимательству и прикрывала меня, если случались конфликты с родителями, но и позже, когда я повзрослел и занялся настоящим бизнесом, была бухгалтером в моей фирме – моим первым бухгалтером. Помогала мне абсолютно во всех моих начинаниях и искренне переживала за меня. А пока я был школьником,