Человек в это время разделся, и мальчик узнал в нём Сулико. Вадик хотел было окликнуть его, но тот вдруг занялся каким-то стра-а-нным делом. Стал прикреплять к скале что-то металлическое и блестящее, как зеркало. Потом, полюбовавшись на свою работу, разделся и стал купаться. Ну просто плавать туда-сюда, туда-сюда и даже нырнул пару раз.

Потом о вышел из воды и стал натягивать на себя рубашку.

Голова его запрокинулась, и Ва-адик у-у-видел бе-е-елые бесцветные глаза Шранке!!!»

— Ой, — запищала самая маленькая девочка, неизвестно как затесавшаяся в нашу компанию. Та, которая пела «Крласота! Крласота!» — Кончится хорошо?! Да?! Кончится хорошо?!

— Ш-ш-ш-ш-ш! — зашипели девочки, как много-много разозленных гусынь.

«Сердце у Вадика забилось сильно-сильно, и он даже испугался, что Шранке услышит его стук. Но шпион ни о чем не догадался. Он вынул из кармана брюк какой-то пузырёк, закапал глаза и они стали опять чёрными-чёрными».

Закончилось всё просто прекрасно. Шпиона поймали, Вадика пригласили на борт «Отважного», а мы улеглись спать каждый на своей полке. И только одна девочка спросила: «А как это краска закрасила только этот, ну… зрачок, а не весь глаз?» На неё зашикали со всех сторон: «Догадайся с трёх раз!» Но, похоже ни я, ни она так об этом и не догадались. А спросить у тех, кто шикал, было стыдно.

Любка Доренко и поросячья пижама

В день приезда нас всех повели в душ. После этого мы переоделись в одинаковую форму, а свои домашние вещи сложили в чемоданы и сдали их на склад. Каждый получил голубую «корейку» и что-то вроде шортиков из черного или темно синего сатина. Я не знаю, действительно ли корейские девочки носят рубашки с короткими рукавами и четырех угольным вырезом. Но мы знали, что в Корее идёт война с американцами, и то, что мы носили такую одежду, казалось мне знаком солидарности с беззащитными корейскими детьми.

Вечером или в непогоду в нашем старшем отряде полагалось надевать темные байковые шаровары и суконную курточку, скроенную, как морской бушлат. Такая же форма была и у мальчишек. Но этот народ жил в своих корпусах на противоположном конце территории. Мы встречались с ним только на пионерских линейках, спортивных состязаниях и в кино. Потому пусть сами рассказывают о себе. Я не собираюсь делать это за них

Ну, вот. Из-за длинных косичек я вышла из душа позже всех из своего отряда. Они уже побежали в корпус, а я безуспешно пыталась собрать в пучок спутанную гриву из мокрых волос.

В предбаннике, кроме меня, была ещё только одна девочка из другого отряда. Она стояла прислонившись к стене, закутанная в простыню. Девчонку по всем правилам военной тактики «взяли в клещи» три тётки: воспиталка, медсестра и кастелянша (так называют тех, кто раздаёт одежду). И все по очереди пытались всунуть ей в руки розовую пижаму.

Такие отвратительные пижамы носили девчонки в младших отрядах. Из-за этого их дразнили «Наф-Нуфами».

Девчонка в простыне была приблизительно моего возраста, и мне стало очень интересно узнать, чем же всё закончится. Я на её месте точно бы не оделась в эту поросячью форму.

— Лена Доренко, тебе нельзя охлаждаться. Простудишься, попадёшь в карантин! — наступала медсестра.

— Я — Люба.

— Хорошо! Люба!!! Только почему тогда во всех документах написано, что ты Лена?!!

— Люба!!!!!!!!!!

— Ладно-ладно! Люба! В анамнезе у тебя сложное невралгическое заболевание! Тебе категорически нельзя простужаться!

— Я во-от ЭТО не надену!!!

— Так и будешь ходит в простыне?!!

— Так и буду!!!

Тут воспитательница заметила меня, закричала дурным голосом «и ты ещё здесь!» и едва ли не вытолкнула меня за дверь.

Во второй раз я увидала эту Лену-Любу после обеда. Она, прихрамывая, шла за своим поросячьим отрядом. На ней был довольно унылый коричневый лыжный костюм, но из верхнего кармана кокетливо торчал уголок яркого клетчатого носового платка, а воротник сзади был элегантно приподнят.

Любка держала фасон.

Волчьи ягоды, фиолетовые языки и «швыдка Настя!»

Моё поколение — это мальчики и девочки, рождённые в войну или за год-два до неё. Среди них было много больных детей, по настоящему испытавших в войну голод и холод. В каникулы их лечили в санаториях и лагерях санаторного типа, таких как наш. Но далеко не всем удавалось в них попасть. Теперь я понимаю, что тем, кто побывал в Евпатории, здорово повезло. Но тогда нам казалось, что врачи просто из вредности не оставляют ребятам времени для «нормальной жизни».

Целый день медсестры металась от корпуса к корпусу, собирая детей «на грязи, ванны, УВЧ» и прочие инквизиторские забавы докторов. Даже купание в море! Даже оно проводилось по часам и считалось лечебной процедурой!

Был ещё «мёртвый час», который, разумеется, никто не соблюдал. Мы выставляли у дверей наблюдателей и занимались, чем хотели. Читали, дулись в «морской бой», менялись лентами для косичек и даже играли в камешки. Когда наблюдатель при виде вожатой или воспитателя шипел «Полундра!», все накрывались простынями с головой и затихали.

На личную жизнь отводилось пару часов вечернего времени. Самые большие девочки, для которых, кстати, устраивался не «мёртвый», а «тихий» час, проводили его, собираясь группками вдали от воспитателей и обмениваясь какими-то секретами. Несколько раз в районе их сосредоточения были замечены мальчишки.

Лично меня и моих ближайших подруг, Лину и Киру, мальчишки не интересовали. Нам хватало драк с ними в учебном году. Мы в свободное время делали набег на хоздвор, где росли две шелковицы. Одна — в центре его, а другая — у самого забора. По закону бутерброда, который падает маслом вниз, посередине двора дерево было с белыми плодами, а у забора — с красными! Каждый раз мы наедались ягод от пуза, и, конечно, на нас нападала «швыдка Настя». Ну, это, когда в туалет бегают в самое неурочное время. Туалет у нас был во дворе, и, с какой стороны к нему не подбирайся, взрослые тебя обязательно засекут.

Для того, чтобы во-время предотвращать будущие набеги на туалет, воспитатели, увидев Лину, Киру или меня, всякий раз говорили: «Покажи язык!». Дело в том, что от красной шелковицы он становился фиолетово-черным. Мы так привыкли к такому ритуалу, что высовывали язык при каждой встрече с воспитателями добровольно. Однажды мы дружно сделали это в присутствии санинспектора, который осматривал наш корпус. После этого нас засунули в игровую до ужина. А педагогический коллектив объяснялся с изумлённым дядечкой сам.

Шелковицу мы потребляли внутрь, а черные «волчьи