– «В подземельной тишине заплывет в окно к тебе», – подхватила Элли и передернула лопатками. – Жутковато, правда?

Она опустила голову, погрузившись в свои мысли. Черный-черный галеон… Пиратское судно с парусами цвета подземной тьмы. Элли почти видела, как корабль скользит в темной тишине, лишь изредка нарушаемой ударами падающих с потолка капель. Странное место…

– Вернитесь, принцесса! – шутливо позвал Герберт.

– Угу, – отозвалась Элли, не поднимая головы, и вскрикнула: пальцы Герберта больно впились в ее плечо.

Они стояли на краю люка со сдвинутой крышкой. Несколько секунд Элли отвлеченно разглядывала тяжелый чугунный диск: на крышке был отчеканен кораблик, подплывающий к острову с торчащими на нем стилизованными пальмами. От острова расходились лучи, и на первый взгляд казалось, что судно вплывает в мохнатое, изорванное протуберанцами солнце. Потом Элли охнула и задрожала, сообразив наконец: еще шаг – и она угодила бы прямо в провал. Герберт вовремя остановил ее, не дав переломать ноги. А может, случилось бы что-нибудь и похуже, подумала Элли. Черный галеон… По спине побежал холодок, темная дыра люка, казалось, стала шире, подбираясь к самым ногам. Элли в страхе отступила, сжав руку Герберта.

– Как ты думаешь, стоит сдвинуть крышку на место? – озабоченно нахмурился Герберт. – Какой-нибудь ребенок может упасть… но вдруг там кто-то есть?

Его прервал испуганный возглас. Расплескивая кофе из картонного стаканчика и виновато жестикулируя, к ним грузной рысцой бежал рабочий в синем комбинезоне.

– Мне бы тоже сейчас чашечка не помешала, – слабым голосом сказала, Элли, глядя, как рабочий вытирает облитые руки большим измятым платком.

Они расположились на веранде кафе, вымощенной широкими каменными плитами. Еще не стемнело, но на столе уже горел сливочный шар небольшой лампы; кофейный пар в ее лучах выглядел таким густым, что, казалось, его можно потрогать руками. Хрупкие долгоножки с прозрачными крылышками бились о матовое стекло и падали на клетчатую скатерть; с потолочной балки на них жадно глазел прозрачный геккон.

С веранды был виден почти весь Клоксвилль: черепичные крыши, окруженные вязами и тополями, стеклянные коробки делового центра, вновь черепичные крыши, кирпичные стены фабрики и горб Порохового Холма, изуродованный развалинами тюрьмы. Торчащие над зеленью обломки толстой стены походили на почерневшие от старости зубы. Элли вздохнула. В отличие от многих горожан, она не считала мрачные остатки крепости украшением Клоксвилля. Всего лишь пару лет назад отец чуть ли не ежедневно исследовал наполовину засыпанные подвалы. Городские легенды рассказывали, что последний тюремный врач был удивительным ученым, намного опередившим свое время, чуть ли не волшебником, – недобрым волшебником. Говорили, что тюрьму взорвал именно он, стремясь скрыть жуткие последствия очередного эксперимента, настолько чудовищного, что зловещий доктор сам ужаснулся его результатам и бежал во Флориду. Однако Клаус Нуссер думал иначе: он считал взрыв несчастным случаем и не терял надежды найти остатки лаборатории доктора Анхельо, а если повезет – то и его записи. В конце концов он забросил поиски. Однажды аптекарь вернулся домой грязный, ободранный и с таким перепуганным видом, будто повстречал привидение. На расспросы встревоженной дочери он неохотно рассказал, что часть перекрытий обвалилась, и ему едва удалось спастись. С тех пор Клаус ни разу не поднимался на Пороховой Холм, и любые разговоры о тюрьме и докторе Анхельо вызывали у него приступы брюзгливой раздражительности.

Приглушенный деревьями вскрик подходящего поезда вывел Элли из задумчивости.

– Не по расписанию, – заметил Герберт, – неужели утренний так опоздал?

Элли пожала плечами. Гудок взволновал ее, напугал и одновременно пробудил нервную, лихорадочную радость. Герберт еще говорил, но его слова казались неважными и ненужными. Элли застыла, глядя в пространство, будто пытаясь проникнуть взглядом за густую полосу тополей.

– Принцесса… – окликнул Герберт.

– Принцесса чего? – вдруг сердито вскинулась Элли. Это прозвище, которое Герберт с удовольствием подхватил от ее отца, почему-то всегда злило и тревожило ее, и сейчас раздражение стало невыносимым. – Аптеки? Аптечная инфанта! – воскликнула она со злым смехом. – Властительница порошков, повелительница клистирных трубок!

Герберт обиженно уткнулся в свою чашку, и Элли осеклась. Примиряющее прикоснулась к руке. Герберт вымученно улыбнулся и снова уставился в кофе.

– Я обещала папе вернуться пораньше, – прервала наконец Элли неловкое молчание. Герберт послушно замахал рукой официантке.

Приехав на вокзал, Клаус прошелся по прохладному залу, внимательно изучил расписание и, не обнаружив изменений, подошел к кассе. Никаких поездов в ближайшие часы не ожидается, ответила барышня за окошком из зеленоватого стекла и снова уткнулась в книжку. Недоумевая, Клаус вышел на перрон.

Новый вокзал был построен всего несколько лет назад: белое здание классических пропорций, чистое и скромное – слишком скромное, на взгляд Клауса. Водонапорная башня из темного кирпича смотрелась рядом с ним обломком гигантского гнилого дерева – старым и бесполезным, но сохранившим ускользающую печальную красоту, особенно заметную на фоне полиловевшего предвечернего неба. Клаус прогуливался, любуясь башней, пока его не остановил невесть откуда взявшийся древний старик в железнодорожной форме, с лицом, похожим на сушеную вишню. Несмотря на сильную хромоту, он приблизился к аптекарю с пугающей живостью марионетки.

– Встречаю тетушку, да вот поезд что-то запаздывает, – нахально заявил Клаус и озабоченно взглянул на часы.

– Ваша тетушка на этом поезде никак не может приехать, – продребезжал старик, и у Клауса екнуло сердце: значит, все-таки есть какой-то поезд, по недоразумению не известный кассирше и не упомянутый в расписании. – Шли бы вы отсюда, молодой человек! – сварливо продолжал хромой. – Не самое подходящее место для прогулок выбрали, а?

– Тетушка…– снова начал было Клаус, но старик перебил:

– Это особенный поезд, понимаете? – аптекарь пожал плечами. – Идите, идите, – старик толкнул его сухой костистой ладонью, обдав запахом табака, и Клаус попятился.

В дверях вокзала он оглянулся и увидел, как обходчик с обезьяньей ловкостью спускается на рельсы. Вот за краем перрона исчез ежик седых волос; раздался надсадный кашель – по звуку Клаус определил, что старик уходит. Покосившись на кассу – барышня не поднимала глаз, – Клаус на цыпочках выбрался обратно на перрон. К стене вокзала примыкала узкая полоска травы, пестревшей одичавшими фиалками и вьюнком. Клаус, пригибаясь, перешагнул через заборчик. Еще раз огляделся – никто не видит – и уселся прямо на землю, согнувшись в три погибели, чтобы спрятаться за низенькой оградой. Отгазона пахло мокрой зеленью и креозотом. Сидеть было холодно и сыро, но Клаус твердо решил: чего бы он ни ждал – дождется, и даже возможная простуда его не остановит.

Уже сгущались сумерки, на перроне загорелись желтые фонари, и в траве ритмично запиликали сверчки, когда с юга донесся оглушительный гудок. На станцию с грохотом и воем ворвался поезд. Клаус смотрел на могучий паровоз, едва дыша от удивления. Черный и лоснящийся, тот ничуть не походил на выкрашенные в зелень современные жестянки. Поезд шипел и рычал, гремел всеми тремя вагонами, плевался паром, одуряюще пах раскаленным железом и дымом. На круглой морде паровоза явственно читалось самодовольство.