твои яблоки. Не хочу чужое брать, — говорит он тихо, вспоминая сады Аллаяра-бая диван-беги.

— А хочешь поцеловать меня? — неожиданно шепчет Амадеря, и вся появляется на широком саманном дувале. Она в длинном алом платье из ферганского, маргеланского шелка, из-под которого видны цветасты г павлиньи пзоры-шаровары и узорчатые, ура-тюбинские мягкие ичиги. В маленьких, хищных, кошачьих ее ушках сверкают тяжелые золотые серьги.

— Я никогда не целовался… Я не знаю, не умею это делать, — опускает глаза мальчик с усами над верхней пухлой тубой.

Тогда татарка бесшумно и дерзко спрыгивает с дувала и подбегает к Мушфики. Она быстрая, ловкая, гибкая. Горячая!.. Она обвивает Мушфики тонкими, как ивовые вешние прутья, руками. От нее пахнет мускусной водой! Она рыщет по лицу Мушфики вольными щекочущими губами. Она ищет его губы. Мушфики испуганно крутит упругой головой во все стороны. Но Амадеря сильная. Она находит его губы. Целуются. Потом татарка резко отталкивает Мушфики и мгновенно влезает на дувал. Озирается. Смеется. Серьги тяжелые золотые качаются. Качаются. Долго… Горят! Но еще сильнее горят щеки и губы Мушфики!..

— Хочешь еще поцеловать меня? — хохочет девочка с дувала.

— Да! — говорит мальчик.

— Тогда влезай на дувал, — приказывает Амадеря.

Мушфики влезает на дувал. Он стоит рядом с татаркой. Покорный.

— Спустись в наш сад и сорви мне одно яблоко. Но только одно! Чтобы другие яблоки остались па ветке нетронутыми. Чтобы ни одно не упало на землю. Сорви одно яблоко, не затронув другие. Сорви, Мушфики. Тогда можешь поцеловать меня! Спускайся, мальчик! Быстрее, пока не вернулся с базара мой отец!..

Мушфики слезает с дувала и осторожно крадется по яблоневому саду. Деревья склонились под тяжестью переспелых теснящихся яблок. Иные ветви надломились. Падают плоды на землю. Звучно. Ленно. Текут. Мушфики останавливается под одной из яблонь и, нежно и медленно касаясь пальцами плодов, пытается сорвать напоенное белое яблоко, но от легкого движения ветка едва колеблется, и тут же десятки перезрелых яблок падают с дерева, больно ударяя мальчика по плечам и лицу. Сад перезрел, отяжелел. Он осыпается летучими плодами даже от легкого дуновения ветерка.

Хохочет с дувала коварная Амадеря. Качаются, полыхают литые, тяжкие, золотые серьги в тонких ее сквозящих, кошачьих ушках.

Мушфики снова и снова берется осторожными, цепкими, дрожащими пальцами за очередное яблоко, но снова и снова с ветвей летят, свергаются перезрелые, дурманящие, ранние, избыточные яблоки, и Мушфики уже весь избит падучими рассыпчатыми плодами. Он в отчаянье. Он носится по перезрелому саду, и яблоки бьют, хлещут его по лицу, по плечам, по спине. Хрупкие, перезрелые, нетронутые яблоки!.. Хохочет татарка с дувала: Мушфики, сорви мне одно яблоко! Но только одно! Не задень другие яблоки! Не тронь! Не дай им сорваться с ветвей! Ах, Мушфики, ничего у тебя не получается. Ты слишком горячий! Ты наивный! Ты будешь несчастным в жизни! Ты хороший, Мушфики! Но ты больше никогда не поцелуешь меня! Эх, Мушфики!.. Где же твое яблоко?..

Амадеря смеется, извивается на дувале, но рысьи влюбленные глаза ее печальны. Мушфики устал. Стоит он под деревьями с опущенными руками. Налетает ветерок, и яблоки падают с ветвей и бьют Мушфики по голове и плечам, но он не обращает на них внимания. Он глядит на Амадерю. На ее круглые, пухлые, детские губы, похожие на весенние легкие облака в азиатском струящемся, переливчатом небе.

Татарка улыбается рысьими глазами, потом прислушивается к стуку копыт за высокими деревянными воротами: беги, Мушфики, приехал отец с базара. Быстрей! Ты оббил почти все яблоки! Отец не должен видеть тебя! Прощай, Мушфики!.. Я люблю тебя!.. Но ты не смог сорвать мне одно яблоко!.. Прощай!.. И татарка вдруг плачет. Плачет…

Почему она плачет?..

Ранним утром Мушфики просыпается от гортанного рева праздничной трубы-зулкарпая. За дувалом, где живет Амадеря, слышны веселые частые голоса. Мушфики влезает на дувал и сонными глазами глядит в татарский двор. Двор полон празднично одетых мужчин в новых шелковых и парчовых чапанах, ослепительных миенбандах, тюбетейках, лаковых сапогах. Во главе нарядной толпы стоит сухонький маленький старичок в огромной белой чалме и столь же белом длинном парчовом чапане. Мушфики узнает его. Это мулла Гафур-махдум. Ишан. Один из ближайших сподвижников Главного Муфтия Бухары. Он приезжает из Бухары в Чептуру только в особо знаменательные дни. Почему же он приехал сегодня? В руках у него переливаются, скользят миндалевидные малахитовые гиждуванские четки.

Мушфики спускается с дувала в яблоневый сад и осторожно ступает по садовой траве, чтобы не раздавить вчерашние сбитые им яблоки, бесчисленно белеющие на земле. Он подходит к праздничной толпе и прислушивается к разговорам. О чем они говорят? Эти сытые, вялые люди в дорогих одеждах… Они говорят о молодой невесте. О том, что она опаздывает. Кто эта невеста? И кто жених?.. О, Аллах, кого это две старухи выводят из. расписной нарядной низкой двери татарского богатого дома? Кого это осыпают частыми золотыми монетами мальчишки с плоской крыши? Кто это, тоненький и робкий, скрывается, мается под тяжелой, серебристой, безвозвратной паранджой невесты?..

Толпа замирает.

Опускают головы мужчины.

Мулла Гафур-махдум читает суры из Корана: мужчины стоят выше женщин в силу тех качеств, которыми Аллах возвысил их над женщинами… Добродетельные женщины отличаются послушанием и преданностью: в отсутствие мужей они заботливо оберегают то, что поведено Аллахом хранить в целости. Делайте им внушение, если боитесь неповиновения с их стороны. Устраняйте от ложа и даже наносите удары им. Но ежели они повинуются вам — не ищите ссоры с ними. Аллах осведомлен обо всем. Он велик!.. Ля илляга иль Алагу Мухаммад Расуль Улла!.. Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад — пророк его!..

Последние слова молитвы шепчут все собравшиеся. Мулла обращается к невесте: согласна ли ты стать добродетельной и верной женой Аллаяра-бая диван-беги, который из-за государственных дел при дворе солнцеподобного нашего эмира не смог сегодня присутствовать на свадебной церемонии? Согласна ли ты отдать ему свое тело?

— Нет, — говорит детский голосок из тяжелой паранджи.

— Согласна ли ты стать добродетельной и верной женой Аллаяра-бая диван-беги, который из-за государственных дел при дворе солнцеподобного нашего эмира не смог присутствовать сегодня на свадебной церемонии? Согласна ли ты отдать ему свое тело? — ровным голосом повторил традиционный троекратный вопрос мулла.

— Нет, — сказал тихий голосок и дрогнул.

— Согласна ли ты стать добродетельной и верной женой Аллаяра-бая диван-беги, — устало сказал старичок. — Согласна ли ты отдать ему свое тело?..

— Да, — сказала девочка в тяжелой парандже невесты после долгого, долгого молчания. А потом заплакала в душной парандже. Заплакала.