— Ладно, не мельтеши, подошлю кого-нибудь из наших ребят. Дам команду. Но и ты смири свой нрав. Четыре трупа — это уже перебор.

— Ну ты, ей-богу, Гриша, нашел о чем напоминать! Ну была судебная ошибка… А так — несчастный случай на охоте… Опять же с мальчишкой тем давно уже грех свой замолил, зачем вспоминать? Вроде я рецидивист какой! Скажешь тоже. Эту тему мы вообще не будем трогать. А что разговоры, так на то они и разговоры — болтовня одна пустая. И их надо пресекать! Так подошлешь? Или мне Лешу все-таки попросить о помощи?

— Сейчас распоряжусь, — недовольным тоном ответил генерал и поморщился — получалось так, что этот адвокат-прохиндей еще вроде бы и отчитал его за что-то. Ишь ты, не нравится ему, когда о прошлых пакостях напоминают! Грехи он свои замаливает, видите ли. Врет, сукин сын. Еще и на губернатора ссылается…

Но делать было нечего, и генерал, положив трубку, снова поднял ее и набрал ноль два.

— Полтавин говорит. Дежурного! Кто? Свиридов, ты? Там происшествие, мне доложили…

— Вы об убийстве на Парковой, Григорий Петрович, да?

— О нем самом… Уже слышал? Ты там распорядись, чтоб кто-то из наших подъехал. Для пущей, так сказать, объективности. Стрелял-то Васильчиков, полагаю, знаешь его?

— Так это, значит, Васильчиков?! — с удивлением протянул Свиридов. — А кто ж его у нас не знает? Опять, значит?

— Что значит — опять?! — рассердился генерал.

Получалось так, что действительно весь город знал, а он одними слухами питался, хотя вон уже сколько времени тут прошло.

— Если вы не в курсе, Григорий Петрович, я могу вам рассказать, что называется, из первоисточника.

— У тебя других дел нет?! — рявкнул генерал, но тут же смягчил свой гнев, сообразив, что он в данный момент неуместен.

— Извините, товарищ генерал, но я уже приказал выслать оперативно-следственную бригаду из района. Они там занимаются… А откуда известно, что стрелял именно Васильчиков?

— Он мне сам только что позвонил, объяснил ситуацию.

— А-а, тогда ясно, извините.

— Это ты к чему? Чего тебе ясно?

— Ну адвокат же… эти объяснять умеют.

— А ты, если не веришь ему, пошли грамотного опера, чтоб разобрался досконально, а не морочь мне тут голову своими… первоисточниками. Ты отряди Плата, что ли, скажи, я лично приказал ему разобраться и доложить.

— Слушаюсь. Сейчас перезвоню Артему Захаровичу.

— Ну то-то, — сердито выдохнул генерал, но прежде положил все-таки трубку на место.

— Что там случилось, Гриша? — озабоченно спросила жена, когда Полтавин вернулся к столу.

— Черт их всех… Только что наш председатель адвокатской палаты человека застрелил. Говорит, обороняясь.

— Господи! — Супруга прижала ладони к щекам. — Да как же это? За что?

— Говорит, угрожали. — Генерал пожал плечами. — Собачку свою выгуливал, а на него какого-то волкодава якобы спустили. Ну вот он и…

А дочь Ира, уже закончившая ужин и просто сидевшая за общим столом в ожидании, когда вернется отец, беспечным тоном заметила:

— Вот он их — бабах! бабах! — и ружье, как тот рояль в кустах, к месту пришлось, да?

— Я не знаю обстоятельств дела, — продолжая хмуриться, сказал генерал, — но твой цинизм, дочь, мне не нравится.

— При чем здесь цинизм? Весь город его истории знает. Нам даже на лекциях пример из его деятельности приводили как факт превышения власти.

— Да? И какой же?

— А это, папа, был три года назад случай. Васильчиков был тогда заместителем областного прокурора и поддерживал обвинение против маньяка, насиловавшего по чердакам несовершеннолетних девочек, а потом убивавшего их. Ну нашли они там кого-то похожего на того, кого описала одна из жертв, по случайности оставшаяся в живых. Не успел он ее задушить, спугнуло что-то…

— Господи, ты так говоришь! — воскликнула мать, снова сжав ладонями виски.

— А что здесь такого? — удивилась Ира. — Это — жизнь, мама.

— Не перебивай, пожалуйста. — Григорий Петрович поморщился. — Рассказывает же человек. Имей… это… понимание… Ну и?

— Взяли похожего. Тот — в глухую несознанку. А у нас, ты же знаешь, если надо, такое сотворят, что ты маму родную черту заложишь!

— Доча, ну как ты можешь! — воскликнула мать, но на нее не обратили внимания.

— Одним словом, Васильчиков, он тогда уже был старшим советником юстиции, так «поработал» с тем пареньком, что тот счел за благо сознаться и принять на себя еще десяток убийств с изнасилованиями. Оформили «признание» как «чистосердечное» и уже раззвонили по всем инстанциям, что маньяк, за которым наши славные органы безуспешно охотились около трех лет, схвачен и во всем сознался. А наш так называемый «маньяк» той же ночью повесился в камере. Или, может, ему помогли.

— Но признание-то было? — заметил генерал.

— Какое, папа? — Ира с насмешкой поглядела на отца. — На следующий же день было совершено новое изнасилование и убийство несовершеннолетней девочки. Но тут гаду не повезло. Его заметили и не дали уйти. Милиция едва сумела спасти того мужика от толпы, которая рвалась, чтобы растерзать его. Вот тут и всплыло дело с «допросом» того паренька. Он еще, говорят, и туберкулезом болен был — какой там маньяк!

— Не скажи, — покачал головой Полтавин, — туберкулезные, чтоб ты знала, они на все способны, у них повышенная потенция. Так что, может быть, не так уж и неправ был Васильчиков, когда подозревал его.

— Прав он или неправ, но на допросах, как показал потом конвоир, твой Васильчиков жестоко избивал парня. И это всплыло. Вот тогда он, под давлением, как говорят, общественности, и был уволен из прокуратуры по двести восемьдесят шестой статье. Но не пропал, как видишь. Бросился защищать тех, за кем все предыдущие годы гонялся. Считается в городе и области лучшим адвокатом по работе с братвой. Крупный специалист. Среди уголовников почему-то носит кличку Генерал. Вот видишь, сколько о нем известно, а ты говоришь!

— Ты забываешь, — недовольно ответил Полтавин, — что Роберт Олегович не просто адвокат, а, во-первых, председатель палаты и, во-вторых, депутат и заместитель председателя губернского Законодательного собрания. И его народ выбрал.

— Зачем ты мне это говоришь?

— А затем, дочь, чтоб ты в кругу своих подружек не трепала лишний раз языком. Если не хочешь неприятностей ни себе, ни мне. Пожалуйста, запомни эту мою просьбу.

— Ты разве его боишься, папа? — удивилась дочь.

А мать с тревогой смотрела на нее — больше всего она сейчас не хотела семейного скандала, который мог вспыхнуть в любую секунду, такие уж характеры у папаши с дочерью — вспыльчивые. Но обошлось.

— Я не боюсь, — сказал Полтавин, — ни его самого, ни его друзей. Но мы все живем в обществе. Мы — руководители, и ссориться нам нельзя. Иначе будет бардак, пожар, который уже не погасить никакими испытанными методами и мерами.