тогда с ними уже не жил. Мне совсем не нужны были неприятности, и я, чтобы избежать скандала, решил съехать с квартиры, которую снимал в том доме.

Но странное дело, когда позднее я перечитывал строки ее писем, выведенные крупным почерком, где ее детские мысли перемешались с любовными излияниями, выуженными из книг Пушкина и Тургенева, у меня вдруг бешено начинало биться сердце, и в моей душе возникало нечто такое, что обволакивало меня и ее тонкой духовной оболочкой, соединяя нас вместе. В то время я еще не отдавал себе отчета в том, что, читая ее письма, вступал на опасный путь, который способен привести меня к тому, что я, взрослый мужчина, рисковал влюбиться в маленькую девчонку-подростка и полюбить ее как женщину. Вначале я не допускал такой мысли. Но однажды это случилось, и сейчас я даже не могу объяснить, как это произошло.

В ней не было ничего особенного, на что можно было обратить внимание. Как и все ее сверстницы, она казалась мне несколько угловатой, резкой в движениях. В другое время я прошел бы мимо нее, не остановив своего взгляда. К тому же черты ее лица не отличались особой привлекательностью. Но за всем этим все же, если внимательней присмотреться, скрывался какой-то неуловимый шарм. Ее юношеская грация были наполнена такой энергией, что казалось, от нее исходила необыкновенная сила, не та мальчишеская, которая рушит все на своем пути, а та, что имеется у игривого котенка, который, уклоняясь от борьбы, в конце концов, побеждает. И все же эта маленькая девочка оставалась для меня тем запретным цветком, к которому я не смел прикоснуться. Между нами не могло возникнуть близости, так же как не может ее быть между раскаленным телом и влажной поверхностью, ибо через нашу зону испарения пролегал строгий закон об ответственности за совращение несовершеннолетних.

И вот сейчас на этом самом месте соединившийся образ маленькой озорной девчонки и стройной привлекательной девушки вошел в телефонную будку и набрал какой-то номер. На другом конце провода, вероятно, подняли трубку, щелкнул переключатель, и монетка скользнула вниз. Я, затаив дыхание, слушал милый моему сердцу голос, нисколько не изменившийся с того времени.

– Алло, позовите Владика.

По ее напряжению я понял, что она взволнована и чем-то расстроена. Прошло некоторое время. Вероятно, кто-то пошел звать Владика. Повернувшись в мою сторону, она встретилась со мной взглядом и, вероятно, не узнала меня. Тут же прикрыв дверь будки, она отвернулась. Я увидел в стекле напряженную фигуру моего двойника.

– Это я. Привет.

Ее голос звучал приглушенно, но я отчетливо слышал каждое слово. Речь шла о какой-то вечеринке и размолвке с Владиком, как я понял из ее реплик. Кто-то с кем-то танцевал не по правилам, кто-то на кого-то обиделся и ушел, и кто-то, совсем не тот, кто должен был, пошел провожать кого-то домой. История самая банальная. Но вот ее голос вдруг осекся.

– Как ты можешь мне такое говорить?

Впервые я услышал нотки гнева, которые никогда не звучали раньше, когда она игриво надувала губки.

Некоторое время она молчала и слушала Владика. Затем она вдруг резко сказала:

– Но раз так, тогда я это сделаю с первым встречным, чтобы впредь это было не голословным.

Она бросила трубку и вышла из телефонной будки. Я сидел в каком-то оцепенении, не смея поднять на нее глаз. Она стояла рядом, никуда не уходила, затем присела на краешек скамейки.

– У вас не найдется закурить?

Она обратилась ко мне. Ее голос прозвучал глухо. Я вынул из кармана пачку и протянул ей. Она взяла сигарету и закурила. Когда я подносил зажигалку, то заметил, что ее пальцы дрожали. Мои, кстати, – тоже.

– Неприятности? – спросил я, стараясь контролировать свой голос.

– Ерунда, – ответила она и закашлялась. По-видимому, сигарету она брада в руки второй или третий раз в жизни. Некоторое время мы сидели молча.

– А мы с вами знакомы, – неожиданно для себя сказал я и почувствовал, что легкий хмель совершенно выветрился у меня из головы.

Она посмотрела на меня долгим взглядом и задумчиво кивнула.

– Я вас вспомнила. Когда-то вы жили в нашем доме.

– Верно! – воскликнул я, обрадовавшись.

Она стряхнула пепел с сигареты и, глядя куда-то вдаль, произнесла:

– Извините. Тогда я была еще совсем глупой, и, кажется, вас допекла своим дурачеством.

Я пожал плечами, не зная, что ответить.

– И все это из-за того дурацкого спора.

Мне было неприятно услышать эти слова. А я-то думал…! Еще некоторое время мы сидели молча. Я совсем растерялся и не знал, о чем с ней говорить. Это так не походило на меня. Докурив сигарету, она вдруг встала и решительно заявила:

– Вы не смогли бы проводить меня домой?

От неожиданности я вскочил со скамейки и воскликнул:

– Ну, разумеется, моя принцесса!

По правде говоря, господин следователь, я чувствовал себя неловко, и когда провожал ее до дому, и когда она предложила подняться к ней и выпить чашку чая. Прошло почти пять лет с тех пор, как я переехал на другую квартиру и не видел ее. Ей было еще девятнадцать лет, мне – все сорок. Разница в возрасте составляла почти двадцать лет. А это – не шутка.

– Как же твоя мама? Что я скажу ей?

– Она вышла замуж и уже год как не живет в этом городе.

Мы стали подниматься по лестнице, на последней площадке она вдруг положила мне руку на плечо. Мое искушение было столь велико, что я не удержался, обнял ее за талию и поцеловал в губы. Она совсем не сопротивлялась. Заключив в свои объятия, я пронес ее последний лестничный пролет на руках. Она показалась мне легкой, как пушинка, ее вес составлял не более пятидесяти килограмм. Уже долгое время я не держал в руках такую драгоценную ношу. Возле дверей ее квартиры мы остановились, и я никак не мог выпустить ее из своих объятий. Так мы некоторое время стояли, слившись в долгом поцелуе, пока не услышали шаги кого-то, поднимающегося по лестнице снизу. Моя принцесса быстро отворила ключом дверь и пропустила меня в прихожую. И я увидел в отражении зеркала его, двойника, обнимающего мою маленькую озорную фею, моего чуть повзрослевшего ангела. И впервые в жизни в моем сердце шевельнулось нечто, похожее на ревность.

Здесь я должен сделать одну оговорку, господин следователь. Позже, когда мы очутились в постели, и потом, когда мы пили чай и мирно беседовали, я не мог даже допустить мысли, что вскоре вся эта обстановка станет