— Когда Вы попали в госпиталь, какое было отношение к раненым? Раненые стремились на фронт или уже нет?

— Ну, если говорить о желаниях раненых, то всякие были — и так, и так. Человек, когда уже побывал в бою, если он искалечен, сильно ранен, — конечно, у него особого стремления снова идти в атаку не было. Ну а так, если у него небольшое ранение какое-то было, его вылечивали и, не спрашивая, снова отправляли на фронт. А я так был обморожен, так истощен в окружении, что медицинская комиссия меня, солдата, пацана, приняла решение демобилизовать. Война в разгаре, а этого солдатика уволить. А куда? Я перепугался! Ой, я помню, что начал тогда прямо просить комиссию оставить меня в армии. Я им не сказал, что я в Москве живу, а сказал, что мне негде жить: «Там карточки, голод, кому я нужен? Умру на гражданке!» Упросил. И меня оставили при госпитале, в Марьиной Роще, где были команды выздоравливающих. И вот мы ходили там, какие-то подсобные работы выполняли, что-то подносили. Когда поступает раненый, дают большой мешок, и туда все его обмундирование. И оттуда, если кого выписывают, обмундирование доставали. У меня обмундирование было все хорошее, фронтовое. И пока меня лечили, все это украли. Мне там старое наскребли, в том числе и английскую шинель. Она тонкая, холодная…

Я понимал, что раз попросился, чтобы меня оставили, то, значит, снова на фронт. Вскоре объявили набор в пехотное училище. И меня, имевшего за плечами три курса техникума, отправили в Пуховичское пехотное училище, в город Великий Устюг Вологодской области. Туда было эвакуировано училище из Белоруссии. Вот там я полгода и учился. Тяжело. Казарма огромная, нары в два этажа. Человек 100 или 150 в казарме. Дров нет. По утрам в 5 часов подъем, идем на реку Сухона. Там обледеневшие бревна носим, пилим… А занятия — тактика в поле, стрельба. Мороз! Ужас! Очень тяжело. И кормежка слабоватая была. Перерыв, где-нибудь у печки греемся, — все про еду рассказываем. Как было хорошо! К осени в лес уйдешь, а там полно шиповника: красный, вкусный. Вот по выходным я им наедался.

— Учили тому, что пригодилось на фронте? Или было много того, что на фронте не нужно?

— Учили, конечно, тому, что надо на фронте, но на фронте по-другому все бывает… Нам говорили: «Артиллерия проведет артподготовку, авиация отбомбится, и вы за танками в атаку пойдете». Мы без танков и без авиации ходили в атаку. Только два раза в операции «Багратион» мою роту авиация поддерживала. Один раз помню, наступали опушкой леса, вышли на поле, тут команда: «Подождите, не наступайте». Наши штурмовички, две пары, по два захода сделали по немцам. В другой раз высоту надо было брать. Тоже говорят: «Подожди». Я еще засомневался: «Быть может, провокация? Не выполню боевую задачу!» Но нет, вскоре тоже две пары штурмовичков по высотке прошлись, и мы без потерь захватили ее. А так плохо было.

Окончил училище в январе 43-го. Присвоили нам звания лейтенантов. От Великого Устюга до железнодорожной станции в Котласе идти пешком около ста километров. Шли только днем. Никто не бомбил. Пришли, там уже готовый эшелон. Сели в общие вагоны. Нам там печенье дали, папиросы, и мы приехали в Москву. Меня из Москвы определили опять на Западный фронт, в район Вязьмы. Я попал в отдельную 36-ю стрелковую бригаду, где мне дали взвод автоматчиков. На фронте нам выдали какие-то защитные жилеты. «Штурмовые», как их называли. И мы ходили в бой с этими жилетами. Они неудобные, и их быстро отменили. Летом 1943 года мой взвод охранял мост на реке Угре. Вскоре бригаду включили в состав 33-й армии Западного фронта. В бою за населенный пункт за рекой Проня я был ранен осколком в лицо. Мне несколько зубов выбило. Подлечился, не покидая бригады, и дальше воевал. Под Витебском очень тяжелые бои были. Бригада почти вся погибла. Командовал 33-й армией генерал Гордов, который был потом расстрелян. Гордов был жестокий человек. Я его не видел, но те, кто видел, говорили, что он страшно жестокий человек был. Там, зимой 1943 года, он нашу бригаду и погубил… В бригаде было четыре стрелковых батальона и еще минометный и пулеметный батальоны. Гордов дал бригаде полосу шириной метров 800 и боевой порядок приказал построить в три эшелона: батальон, батальон, батальон. Ну, артиллерийскую подготовку провели мощнейшую. Артиллерии очень много было. Но оказалось, что это огромное количество снарядов было выложено по ложному переднему краю. Истинный передний край немцы оттянули вглубь на 2–3 км, а разведку не провели, отстрелялись по пустому месту. Бригадой командовал полковник, он был высокого роста, и его Гордов прогнал на передний край. Зима, красивый день. Он пошел и меня взял в сопровождающие. Ну, я вышел на передний край, а он до переднего края не дошел, где-то на КП батальона остался. Батальоны пихнули вперед на неподавленные огневые точки. Потери были большие. Приезжала комиссия Государственного Комитета Обороны, вела расследование.

В мае сорок четвертого года бригада уже входила в состав 5-й армии, которой командовал генерал-полковник Крылов, впоследствии Маршал Советского Союза и Главком Ракетных войск стратегического назначения. Бригаду расформировали под Витебском, и меня, старшего лейтенанта, отправили командиром роты в 494-й полк 184-й дивизии 5-й армии 3-го Белорусского фронта, которым командовал прославленный полководец, генерал армии Иван Данилович Черняховский.

Вот с этой ротой, по-моему, 23 июня я начал знаменитую, очень успешную Белорусскую стратегическую наступательную операцию четырех фронтов: трех Белорусских, одного Прибалтийского.

Артиллерийскую подготовку провели. И какую мощную! Все отлично было подготовлено. Подавили точки. Никакого сопротивления немцы не оказывали. Мы поднялись, я и все другие, пошли, а стоит пыль, дым — ничего не видно, трудно ориентироваться. Кое-где там стрекочут немецкие пулеметы. Мы пошли, прошли несколько линий немецких траншей без всяких потерь. Мы дошли до Богушевска. Стоят наши танки 120-й танковой бригады, приданные нам как танки НПП — запыленные, грязные, без горючего. А тут нам повезло, как я потом уже узнал. Танковая армия Ротмистрова по замыслу вводилась там где-то, левее. Но поскольку наша 5-я армия имела больший успех, поэтому уже в ходе операции танковую армию перекантовали в полосу нашей армии и ввели у нас. Горючее у них было, и самолеты их поддерживали. Они далеко вперед ушли, и мы уже в июле шли маршем, километров по 20 в сутки. Никакого сопротивления! Ну, бывает, где-нибудь там группка небольшая в лесах застрянет. День идем, на ночь располагаемся отдыхать. Надо и покушать, и отдохнуть. Блестящая операция, блестящая!

Так мы Белоруссию прошли. А в Литве, тут уже побольше сопротивление нам начали оказывать. Немцев мы хорошо потрепали, но они, мерзавцы, подбросили свою 6-ю танковую дивизию. Вот она нас мучила здорово! Эти бесконечные танковые контратаки. Помню, 14 августа была сильнейшая контратака. Рота впереди по канаве расположена, я от роты, может, метрах в 200 был, в блиндаже у хутора. Бруствер зарос травой, нас не видно. Сижу я и со мной солдат. Танк ползет прямо на наш окоп. Ну, громадина, со свастикой. С пушки стреляет, с пулемета стреляет. Солдат не вытерпел: «Бежим!» А куда? Если выскочишь — он сразу расстреляет. Ну, а если на старый окоп наедет, то, может быть, не задавит. Но слава богу, метров 10–15 не доходя до нашего окопа, он свернул. Там собачья упряжка была для вывоза с поля боя раненых. Он, видимо, заметил ее и пошел давить. Несколько танков нашими «сорокапятками» и 76-миллиметровыми пушками были подбиты на пшеничном поле. Пылают как факелы, а один или два танка прорвались в тыл роты и батальона. Они постояли, по пехоте нашего батальона поерзали и обратно ушли. Страшно все это… Бой… И сколько таких контратак было!