С палаткой провозились около часа. Потом собрали колючки, разожгли огонь, кое-как согрели воду, растворили в кружках кубики «Кнорр». Шелученко подсел к метавшемуся в машине Филиппсу и тоскливо глянул на Павла, пытавшегося напоить англичанина водой, в которой он растворил несколько таблеток хинина.

— Я еще никогда не видел, как умирает человек, — признался заинтересованный научным аспектом чужой агонии Алик. — А он точно может умереть? Честно говоря, я не хотел ехать в эту турпоездку… но Ларин, он… так просил, что я, дурак, согласился поехать в Судан. И вот что из этого вышло! Слушай, а он действительно умирает?

— Если он продержится ночь, есть неплохой шанс выжить, — Савельев поправил свернутое под головой Филиппса одеяло. — Все! С завтрашнего дня я здесь командую. Да и Мибубу, хочется верить, протрезвеет хоть немного. Мне даже жаль его, потому что я ему такой геноцид устрою!

Он выбрался из машины, подошел к костру, молча взял кружку с бульоном, напряженно вслушиваясь в многоголосое пение ночной пустыни. Где-то неподалеку раздавался вой гиен. Жирные мухи монотонно гудели в палатке.

Нага Мибубу привалился к бамперу «лэндровера» и громко храпел. И вот ведь странно, чертовы мухи не кусали его — возможно, от него так разило джином, что мухам негр казался чем-то абсолютно не аппетитным.

— Все это напоминает мне карнавал в Венеции, — хмыкнул Ларин. — Меня туда друзья три года назад пригласили, так вот хозяин дома Котька, он из русских, под негра вырядился. «С Новым годом, пошел на фиг» и все такое. А потом напился до чертиков да с лестницы скатился…

И Ваня залился визгливым смехом.

— Слушай, Ванька, что еще должно произойти, чтобы ты завязал со своими дурацкими шуточками? — сердито спросил Павел. — Кстати, у меня предложение: каждый из нас должен часа по два дежурить около бедняги Филиппса. А если ему станет хуже, будите меня.

— Я ему опять холодный компресс сделаю, — вызвалась Розова. — Даже если он и не очень помогает… я хочу, я должна что-то предпринять! Не сидеть же вот так, уставившись в одну точку… Эх, Пашка, и почему у тебя никаких лекарств с собой нет… — от бессильной досады Вероника даже перешла с Савельевым на «ты». И это она, доцент и проректор учебной части в каком-то небольшом институте!

— Кто ж знал, Ника… Мы же просто покататься хотели, до нас ребята из лагеря уже раз сто вот так ездили. Завтра я сам дорогу в лагерь искать буду. Находил в России-матушке по снегу, так и здесь найду, по песку, — криво усмехнулся Павел.

— Лучше уж по карте дорогу искать! — Вероника, не отрываясь, смотрела в ночь. Эта темнота казалась ей живым существом, и притом крайне опасным.

— Если бы карты правду говорили, — вздохнул Павел. — И если бы Филиппс продержался до утра…

…Мерое уже во времена двадцать пятой династии, в эру черных фараонов, была царской резиденцией. Но только после ухода из Египта кушиты вспомнили о своих собственных африканских корнях. Почему я сейчас заговорил об этом? Дело в том, что в полном соответствии с традициями африканского матриархата женщины стояли во главе царства и племени. Их звали кандаками. На барельефах в Мерое и Наге этих прекрасных леди изображали крупными тетками с широкими бедрами, лихо уничтожающими своих врагов подозрительно мужского пола. Мотив в общем-то известный, только вот в Египте безжалостными героями изображались фараоны-мужчины.

Как известно, Клеопатра проиграла битву с Римом. А вот с черными царицами императору Октавиану Августу пришлось изрядно повозиться. В 24 году до нашей эры мероиты здорово досаждали римским цезарям, как когда-то три тысячелетия до того не давали покоя египетским фараонам. Император Август даже послал против грозной черной царицы Мерое, всемогущей «одноглазой кандака», отряд карателей. Но правящая царица Мерое договорилась с цезарем об очень выгодных условиях перемирия и приказала по такому случаю воздвигнуть триумфальный храм солнца в Мерое. Прекрасную воительницу и талантливого дипломата женского пола звали то ли Аманисхахето, то ли Аманирерас.

Античное царство Судана сегодня находится в тени блестяще исследованного Древнего Египта. О том, что кушитские цари, черные фараоны, в восьмом и седьмом веках до Рождества Христова правили гигантской империей от Мерое до Мемфиса, от восточных границ Сахары до Красного моря, сегодня известно только кучке специалистов-египтологов.

Царство Мерое кануло в Лету, так и ненайденное и позабытое. Осталось только слабое дуновение тайны…

…Павел Савельев закрыл блокнот и спрятал вместе с ручкой в задний карман брюк. Он отдал дань своему пристрастию к черным фараонам: поехал в Судан вместе с друзьями на поиски африканского Эльдорадо. Пока что Эльдорадо оборачивалось к нему геенной огненной.

Вторым по счету дежурил Ваня Ларин. Он сменил Веронику. Вскарабкался в «лэндровер», сел рядом с мелко дрожавшим под несколькими одеялами Филиппсом и заговорщицки подмигнул молодой «археологичке».

— Ложись спать, — прошептал он и влажным полотенцем обтер покрытое мелкими бисеринками пота лицо англичанина. — Я-то привык не спать ночами.

Вероника благодарно пожала Ларину руку и выбралась из «лэндровера». И тут же лицом к лицу столкнулась с Аликом Шелученко. Он беспокойно бродил вокруг машины, курил сигарету за сигаретой и казался очень нервозным.

— Не могу уснуть, — пожаловался он. — А ведь устал просто смертельно. Это все проклятые предчувствия. — Вероника вопросительно вскинула на него глаза. — Я ведь сам с Карпат, в Москве только десятый год всего. И вот ведь проклятое карпатское наследство: дар провидца, ясновидение или что-то в этом роде. Наверное, слышали хоть что-то о молфарах? Нет? — Алик оскорбленно удивился, поправляя очки. — Иногда это ужасно. Заранее знаешь что-то, предчувствуешь. Ужасно. В средние века меня бы сожгли на костре.

— А сегодня не сжигают? — огорчилась Вероника, которой безумно хотелось спать. Алик молчал, покусывая ноготь на немытом уже четыре дня пальце. Московский бактериолог всем по секрету сообщил еще в первые дни их экспедиции, что мыться вредно, что, по его теории, кожа человека способна самоочищаться. Спустя пару месяцев участия в самовольных археологических раскопок и скитания по пустыне от Шелученко заметно попахивало самоочищающейся кожей. — Нет? Кстати, как у нас сейчас насчет предчувствий?

— Я не могу объяснить этого, — Шелученко нервозно схватился за сигареты. — Я чувствую что-то… ну, как будто сквозь меня ток пропускают. Нет, словами не передать, я знаю только, что завтра будет жаркий денек. Непростой…

— Здесь все деньки жаркие, — хмыкнула Вероника.

Алик бросил недокуренную сигарету, раздавил каблуком и пошел в палатку.

— Ненавижу пустыню, — заявил он проснувшемуся Павлу.

… А я всегда ненавидел зиму.

Едва начнет припорашивать стылую землю, как мне уже и на улицу-то выходить не хочется. Снег лишает меня мужества, тотально умолкают мысли. Все запорошит, заметет мелкий снежок, омерзительная сладкая пудра зимы, мириадами ледяных, тонких иголок бьющая в лицо и затылок.