покровы и объяснить, почему в прошлом они так будоражили умы и имели столько убежденных сторонников. Идеи, а также порождаемые ими культурные феномены и практики лежат в основе всякого акта понимания. Идеи находят выражение в размышлениях ведущих философов, чьи концепции свободы, справедливости и равенства нуждаются в разъяснении, в деятельности культурно значимых представителей любого общества, а по сути, носителей любых форм массовой популярной культуры. Ко второй группе принадлежал, например, натуралист и писатель Генри Уильямсон, прославившийся в 1927 г. после издания его книги «Выдра по имени Тарка». В 1964 г., давая интервью Би-би-си для фильма о Первой мировой войне, он вспоминал, что служил рядовым Пулеметного корпуса и на Рождество 1914 г., после кровопролитной первой битвы за Ипр, братался в траншеях Фландрии с немецкими солдатами, внезапно заключившими со своими врагами из Англии недолгое перемирие, где-то продолжавшееся несколько часов, а где-то несколько дней. Во время этого братания Уильямсон разговорился с немцем, и тот сказал ему, что его соотечественники сражаются «за родину и за свободу». Уильямсон ответил, что войну начала Германия, что за свободу сражаются вовсе не немцы, а англичане и что Бог и справедливость, несомненно, на их стороне. Кроме того, Уильямсон сказал, что война скоро закончится из-за мощного натиска русских на Восточном фронте. Немец на это возразил, что скорая победа Германии неизбежна, так как русская армия находится на грани краха, и спорить тут бесполезно, потому что друг друга им не переубедить. Этот обмен мнениями изменил отношение Уильямсона к войне. Он недоумевал: как бойцы по обе стороны фронта могут быть настолько убеждены, что именно их дело правое, ведь из-за этого сражения становились бессмысленными, превращаясь в войну на истощение, влекущую за собой только гибель людей и разрушение наций. Позднейшие заигрывания Уильямсона с фашизмом в 1930-х гг., когда он считал, что фашизм способен дать людям некую нравственную уверенность, то, чего, по его мнению, западным демократиям явно недоставало, были непосредственным продуктом идеологического откровения 1914 г., о том, что обе стороны убеждены в абсолютной правоте своего дела. Именно истолкованием подобных воззрений, их источников, внутренней сущности и границ – в идеале не скатываясь в крайности – и занимается интеллектуальная история.

Другие примеры дает нам популярная культура. В первой экранизации романа Джона Бакена «Тридцать девять ступеней» (1915), снятой Альфредом Хичкоком и вышедшей в 1935 г., в эпизоде, когда поезд «Летучий шотландец» прибывает на станцию Уэверли в Эдинбурге, один из двух англичан-коммивояжеров, оказавшихся в одном вагоне с главным героем, находящимся в бегах Ричардом Хэнни, спрашивает у первого увиденного им шотландца, с перрона продающего пассажирам газеты: «На нормальном языке говорить умеете?» В одном из следующих эпизодов, когда Хэнни скрывается от полиции в болотах к северу от Эдинбурга, мы видим фермера, набросившегося с кулаками на свою жену за то, что та отдала его пальто замерзшему Хэнни. Фермер, которого играет Джон Лори, впоследствии прославившийся ролью в сериале «Папашина армия», изображен как злобный, грубый, нелюдимый и двуличный человек, который готов выдать Хэнни полиции, несмотря на то что тот заплатил ему за молчание. Проникновение в кино межвоенной эпохи нетерпимого отношения англичан к шотландцам и к шотландскому кальвинизму, в котором они видели лицемерную, замкнутую на себе и варварскую религию, оправдывает изучение идей, стоящих за подобными национальными стереотипами, и истории их возникновения, распространения и исчезновения. Более свежую иллюстрацию эффекта трансформации идей можно найти в фильме «Бегущий по лезвию», снятом в 1982 г. режиссером Ридли Скоттом по роману Филипа К. Дика «Снятся ли андроидам электроовцы?» (1968). В этом фильме, действие которого происходит в дистопическом Лос-Анджелесе 2019 г., почти все персонажи непрерывно курят. Ни Ридли Скотт, ни Филип Дик не могли знать, что вскоре после наступления нового столетия акт курения уже не будет сигнализировать зрителю о статусе и настроении героя, а вместо этого станет точным указанием на то, что фильм посвящен именно послевоенной эпохе, а не какому-то воображаемому будущему. Интеллектуальная история, имеет ли она дело с мудреными философскими высказываниями, устоявшимися культурными практиками или спонтанными проявлениями национальных предрассудков, стремится объяснить происхождение и распространенность подобных мнений, история которых никогда не бывает простой. Как писала об «Историческом и критическом словаре» Пьера Бейля (1697) Элизабет Лабрусс,

история идей показывает, что произведение, будучи вырвано из своего исходного социально-исторического контекста и прочитано как носитель универсального послания, оказывает наибольшее влияние не через механическое воспроизведение или точное отражение содержащихся в нем идей, а благодаря двусмысленностям, заблуждениям и анахронизмам, проникающим в его интерпретацию[3].

Предвосхищение возможных изменений окружающей действительности составляет суть великого множества представлений о жизни и идей; и история, как правило, жестоко шутит над теми, кто претендует на дар пророчества.

Сказанное сводится к утверждению, что, хотя при изучении экономических циклов, демографических режимов, данных об урожайности и т. п. как будто можно иногда не думать о роли идей в человеческой истории, иметь с ними дело неизбежно придется. Все люди думают, и все они облекают свои мысли в самые разные формы. И все это нуждается в тщательной реконструкции, если мы хотим понять, чем люди занимались, что означали излагаемые ими идеи и как они соотносились с общей идеологической культурой, внутри которой они формировались. Анализ содержания идей возможен только после их исторической интерпретации. Интеллектуальная история как таковая имеет очень много общего с этнографическими исследованиями, которые стали обычным делом в антропологии и родственных ей общественных науках. Лучше всего их описывает Клиффорд Гирц в своей знаменитой статье «Насыщенное описание: в поисках интерпретативной теории культуры». Он начинает с утверждения о семиотическом характере культуры, поскольку «человек – это животное, висящее на сотканной им самим паутине смыслов»[4].

Гирц позаимствовал понятие «насыщенное описание» (thick description) у Гилберта Райла с его знаменитым примером про двух мальчиков, каждый из которых подмигивает правым глазом. У одного из них просто тик, в то время как другой подает какой-то сигнал друзьям. После этого третий мальчик также начинает моргать и подмигивать, передразнивая первых двух. В данном случае насыщенное описание выявляет «стратифицированную иерархию наполненных смыслом структур, в контексте которых можно моргать, подмигивать, делать вид, что подмигиваешь, передразнивать, репетировать передразнивание»[5]. Считается, что выражение «насыщенное описание» предложил Иеремия Бентам, хотя мне не удалось найти этих слов ни в его опубликованных произведениях, ни в текстах, которые не предназначались для печати. Впрочем, «насыщенное описание» вполне соответствует процессу, прибегать к которому Бентам рекомендовал при объяснении смысла конкретных идей. Бентам неоднократно – а в своем обращении к Национальному собранию в Париже и довольно настойчиво – подчеркивал, что порой понять, что такое справедливость или, скажем, свобода, так же непросто, как разобрать, моргает ли человек преднамеренно или непроизвольно. Решение состоит в том, чтобы изучить все доступные варианты употребления соответствующих слов. Скажем, в отсутствие примеров, иллюстрирующих понятие «свобода», легко впасть в ошибку, что, по утверждению Бентама, сделали французы, спутав установление свободы с построением империи. Соответственно, Бентам старался точно проговаривать, что такое свобода и что она влечет за собой, и при этом объяснял, что сплошь и рядом под ней могут понимать «навязанную свободу», которая становится орудием, помогающим сильным эксплуатировать слабых[6]. Лишь после тщательного изучения воззрений, зафиксированных в исторических источниках, мы можем ответить на вопрос о том, были ли Олимпийские игры просто спортивными состязаниями, представляли собой некую правительственную структуру или, например, служили производным всеобщего увлечения укрепляющими здоровье физическими упражнениями. Или, скажем, на вопрос о том, являлись ли черепа, цветы, животные и насекомые на натюрмортах представителей золотого века голландской живописи, таких как Амброзиус Босхарт, Питер Клас и Ян Давидс де Хем, эмблемами, метафорами и символами того, как нужно жить и встречать свою смерть, или же просто тюльпанами, ящерицами и бабочками.

При всем этом интеллектуальную историю часто ругают. Она уже давно служит мишенью для критики со стороны историков, философов и социальных теоретиков. Льюис Нэмир, сторонник просопографического метода в историческом анализе – выявления общих черт той или иной группы на основе биографической информации, –