шли прерывистой швейной строчкой: отстукивали равнодушые вопросы, не находили ответов и перескакивали на другие безответные вопросы.

Тем временем Инга достала из рюкзака небольшую тетрадь: с виду самую обыкновенную, но на страницах были подклеены листы бумаги разных цветов, рисунки, будто нарисованные дрожащей рукой, и снова листы с какими-то травами и ниточками. Инга что-то читала из этой тетради. Неразборчиво, непонятно, страшно: её тихий, враз ставший хриплым, голос шуршал между стен, царапая слух, раздражая нервы. Рита чувствовала этот голос внутри себя и поначалу всё пыталась понять, что бормочет Инга, но сосредоточиться никак не получалось. Только «в припевах» – как назвала Рита повторяющиеся отрывки – Инга поднимала от тетради глаза и говорила:

– Повторяй: «Я Маргарита Пожаринова. Я со всем согласна и беру его на себя.»

Рита медленно разводила губы в глупой улыбке и повторяла за Ингой снова и снова. Она устала: голова была словно чугунная. Рита смотрела в пол. Ей думалось, что они сидят так уже очень долго, и слова всё не кончаются и не кончаются. Что уже не она их говорит, а они сами, обдавая ее смардым запахом, лезут ей в рот. Она заставила себя поднять взгляд и… застыла, увидев отражение в зеркале.

Она сидела в кругу из 10 свеч, соединенных между собой странными ручейками неестественно плавящегося воска.Тусклого света крохотных фитильков хватало только на освещение внутреннего круга. А за его границей в зеркале отражался абсолютный мрак. Не было в зеркале стены, не было уголка кресла за Ритиной спиной. Не было Инги, которая точно попадала в ту область, которая отражалась в зеркале. Рита поморгала, тяжело перевела взгляд на Ингу – та, не отрываясь, читала своё бесконечное заклинание. Рита протянула к ней руку, потому что позвать была не в силах. И только ладонь вышла за границу круга, как Рита почувствовала хлесткий удар когтистой лапы. Девушка отдернула руку обратно и увидела четыре тонких глубоких пореза, из которых сочилась кровь. Несколько капель упали на свечу и потушили её. Рита вновь посмотрела на Ингу:

–Ин, что-то…не так…мне…

Она не успела договорить – силы вновь покинули её. А Инга, чиркнув зажигалкой, зажгла потухшую свечу и продолжила чтение.

Рита сопротивлялась, хватаясь за соломинки возвратившегося на секунду сознания, но всё продолжала проваливаться в прежнюю тягучую муть.

Снова смотрела она в зеркало: её отражение сидело согнувшись, по-рыбьи выпучив глаза, в которых отражались бесконечные зеркала и Риты в них, снова зеркала и еще больше Рит… А из мрака к ней тянулись десятки тонких, костлявых рук. Черных, как тьма в комнате, холодных, как руки мертвых людей, и влажных, как туман, несущий болезни и опасности. Руки не царапали, не хватали – они пробовали Риту «на вкус»: привыкали к ней, прощупывали, готовые ждать, пока можно будет…

«Нет!» – долго, бесконечно долго закричала Рита где-то на задворках угасающего сознания. Прижала руки к груди… и вдруг нащупала крестик, который надели на нее, когда её и пяти лет не было, и который бабушка совсем недавно упросила не снимать, хотя Рите он начал казаться каким-то «простецким». Рита вцепилась в крестик, стараясь забрать его в кулачок целиком – почему-то это ей стало очень важно. Пальцы не слушались. Рита глупо царапала себе кожу непослушными пальцами, слышала запах собственной крови. Наконец, крестик оказался в ладонях, Рита задышала часто-часто: понимая вдруг, что может думать самостоятельно, и начиная скороговоркой повторять единственное, что пришло её на ум:

– Помоги. Мне страшно. Помоги! Я больше не буду!..

Послышался отвратительный бешеный визг. Свечи потухли. Рита потеряла сознание.

В полной темноте раздался хриплый голос Инги:

– Ну, и чего ты этим добилась? Ритуал-то я закончила…

Инга прибралась в комнате ближе полуночи: слепила в один неряшливый ком догоревшие свечи, свернула клеенку, оттерла влажными салфетками грязь на полу, вылила остатки из склянок в стоявший на подоконнике горшок с геранью. Убрав всё в рюкзак, она посмотрела на лежавшую у стены Риту. Та раскраснелась горячечным румянцем, лоб и волосы вспотели, четыре глубокие царапины на ладони вспухли и воспалились.

– Ну, и дура! – зло прошептала Инга, – Сама же просила, идиотка: помоги, мне надо, чтобы «сто пудов» сработало.

Инга схватила Риту за запястья и потащила по полу к кровати:

– Скотина такая, думаешь, мне не страшно?! Это мой третий ритуал только! Знаешь, что могло случиться, если бы я не довела его до конца?? – Инга присела возле девушки и начала с силой запихивать её на кровать, – И хорошо, что не знаешь. Дура!

Инга накрыла Риту одеялом и резко вытерла слезу, катившуюся по её щеке. Затем взяла рюкзак и вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

– Уходите? – Анна Никифоровна показалась в прихожей, когда Инга натягивала второй сапог, – Вы же хотели у нас ночевать? Я вам уже и кресло разложила, и постель свежую заправила.

– Не, спасибо, бабуль, – Инга повернулась, подхватывая с вешалки куртку, – Ритка заснула что-то. Может приболела: она мне еще на лекции показалась квелой какой-то. Я пойду. Закройте за мной.

Анна Никифоровна молча заперла дверь, повернулась и, положив руку на грудь, чтобы унять колотящееся сердце, поспешила в комнату внучки.

Первое что увидела старушка, войдя в комнату, – кривые тени, метнувшиеся по стенам от кровати, на которой лежала внучка. Рита, и правда, спала. Но сон этот был больным и тяжелым: лицо её раскраснелось, лоб и шея покрылись потом. Веки были прикрыты не до конца и под ними было видно, как поворачиваются глазные яблоки – то мельтешат с безумной скоростью, то «закатываются» под верхнее веко так, что не видно зрачков.

Анна Никифоровна опустилась на край кровати:

– Рита, Ритушка, что с тобой? – бабушка нашла Ритину руку и, взяв её в свои ладони, почувствовала вспухшие, горячие порезы, – Батюшки! Рита, да очнись же ты!

Рита не отвечала. Она не реагировала, не просыпалась, не двигалась – лежала горячая, полуприкрыв глаза, вращая ими в страшном неестественном танце.

Анна Никифоровна встала, включила настольную лампу и увидела в углу занавешенные черным материалом иконы. Охнув, схватилась за сердце. Затем медленно и неловко забралась на стул и, перекрестившись, стянула черные тряпки. Бросила тряпки на пол, приоткрыла окно, почувствовав сладковато-мерзкий запах от горшка с геранью. Взяла в