Вот вроде бы и все, что вам пока следует обо мне знать. Должен оговориться — для тех, кто насмотрелся американских боевиков и лепит в своем воображении образ героя, руководствуясь исключительно голливудскими параметрами. Вынужден вас разочаровать, уважаемые любители Ван Дамма и славного дядьки Арнольда. Я совсем не так крут, как может показаться после поверхностного описания моих похождений, да и сами похождения эти представляются таковыми лишь при беглом ознакомлении — на самом деле это невероятные мытарства, рабочими параметрами которых являются пот, кровь, грязь и постоянный страх смерти.

Основные качества, пригодные для такого рода «приключений», — это безграничное терпение, выносливость и умение ждать, свойства, пожалуй, в большей степени присущие вьючному животному, нежели рембообразному холеному красавцу. Верблюду, например, или мерину… Нет-нет, на корабль пустыни я не похож — упаси бог! Но в кино меня сниматься бы не взяли — это сто пудов.

Судите сами: рост — 171 см, вес — от 75 до 80 кг, в зависимости от условий жизнедеятельности и сезонного фактора (зимой от безделья толстею); глаза зеленовато-карие; волосы русые… а дальше и сказать нечего — незапоминающийся я, серый. Встретите в толпе и не заметите — личность, каких миллион. При перепадах атмосферного давления у меня ноют суставы и корни зубов под пломбами, а еще ноют переломы в сырую погоду — переломов несть числа. Умом меня Создатель не обидел, и свою серость я прекрасно осознаю. И от этого частенько впадаю в пессимистическую меланхолию: хочется, знаете ли, быть высоким и длинноногим — с мощными плечами и поволокой в прекрасных глазах. И чтобы у девушек от одного твоего вида набухали соски и непроизвольно раздвигались колени. А у них — увы, ничего не раздвигается: девушки на меня внимания не обращают, хотя внутри я весь из себя такой светлый и чистый, наполненный необычайно богатыми эротическими грезами и неземной страстью. Очень, очень обидно. И вообще: я, как и большинство людей войны, непригоден к мирной жизни. Все, что я умею делать, это профессионально убивать, выслеживать — подкрадываться — прятаться и руководить командой в коллективном бою…

* * *

— СТОЯТЬ!!! СИДЕТЬ!!! Не двигаться — замочу заложников!!!

Извините, многоуважаемый читатель, — это опять я ору. Причем диким голосом, неимоверно выпучив глаза и высунувшись наполовину из оконного проема своей кирпичной крепости. Если у них имеется оптика, должны узреть, что не имитация это, а взаправду — дядя сердится.

— НАЗАД!!! ЛЕЖАТЬ!!! Щас башку отрежу вашему бугру и выброшу вам!!!

Черт, зря старался — нету у них оптики. А если и есть — не наблюдаю должного эффекта. Потому что маратовские «быки» наглым образом игнорируют артистические потуги вашего покорного слуги. Я чего заорал-то: это «бычье» поперло, начали перемещаться, перебегая от дерева к дереву. Им было приказано отойти на пятьдесят метров и торчать в глубине леса, не высовываясь на опушку. Они отошли. Однако по истечении двадцати минут после того, как джип с Калиной уехал, я имею счастье наблюдать эту самую передислокацию. По своей инициативе таким образом баловать они вряд ли станут — у этой публики этакие штуки не приняты. Значит, что? Значит, получили команду по мобильным средствам коммуникации. Ой-е-е! И чего это вы задумали, ребятишки? Неужели штурмом брать меня собрались? А вот сейчас мы послушаем. Если по шоссейке, что петляет меж деревьев, приближается джипец Калины — значит, вопрос решен. В смысле насчет долларов — отрицательно, а вот по поводу штурма — положительно.

В лесу тихо — «бычье» не шумит, прячутся за деревьями: видимо, кто-то умный просветил их, что брать будут не садовода-любителя. Чутко прислушиваюсь к этой гнетущей тишине и вскоре улавливаю в мягком шорохе ниспадающей мороси механическую нотку. Так и есть — джип возвращается. Учитывая, что с момента убытия Калины прошло не так уж много времени — едва до первого киоска «Роспечати» успеет добраться, что уж там говорить насчет трехсот штук баксов собрать! — шансы мои на благополучный исход переговоров резко упали чуть ли не до нуля.

В приличных книгах такую ситуацию принято характеризовать стандартной фразой: «сердце тоскливо сжимается в предчувствии надвигающейся катастрофы». Красиво и доходчиво — сразу ясно, что дела пошли из рук вон. И я бы тоже хотел так сказать, но буду не прав. Сердце тоскливо сжалось у меня полчаса назад, когда Вовка упал перед избушкой, сраженный очередью автомата СС. Фашисты здесь ни при чем: СС — «погоняло» одного из телохранителей Марата. Этот обалдуй носил на шее красочную цветную татуировку: две молнии на фоне двух переплетенных латинских С — тяжкое наследие «малолетки»…[2]Да, сердце у меня давно сжалось и окаменело от горя. Теперь сжимается анус. Он, многострадальный, живо реагирует на разнообразные мерзопакости и, как чувствительный датчик, сигнализирует остальному организму — пора все бросать к чертовой матери и сматываться как можно быстрее. Я своему датчику доверяю и, как правило, поступаю в таких случаях адекватно: ноги в руки и — ходу. Но сейчас, увы, исключение из правил: бежать некуда — я окружен. Пока сидел тут, от нечего делать определил примерный численный состав противника, потому что приучен: как бы не сложилась ситуация, анализируй, прорабатывай варианты, сопоставляй свои и вражьи силы и средства — может, пригодится. Так вот, на данный момент мы имеем около трех с небольшим десятков «быков» — практически вся группировка Марата, — которые довольно грамотно расположились по опушке леса, что с трех сторон подступает к заброшенному стрельбищу войсковой части 3710. С четвертой стороны — открытое стрельбищное поле, ровное как стол. Если смотреть из дверного проема, метрах в тридцати видна полуразрушенная траншея, убегающая изломистой лентой к горизонту, — в прежние времена она использовалась стрельбищными техниками для безопасного выдвижения к мишенной обстановке. Будь дело летом, я обязательно попробовал бы на одном дыхании преодолеть эти тридцать метров и, отстреливаясь, смылся бы по траншее, оставив маратовских «быков» с носом. Но в настоящий момент, напомню, на дворе имеет место конец ноября, накануне выпал снег, затем растаял, а оттепель длится уже неделю. Калине понадобилось минут пять, чтобы добраться по жирной грязи от джипа до того места, где я его остановил душераздирающим окриком, — в общей сложности около пятидесяти метров. Я перевожу взгляд на побелевшую от древности зиловскую покрышку, которая валяется в хибаре. Глупо ухмыляюсь, ловя себя на идиотской мысли: если сильно постараться, можно свернуться калачиком внутри покрышки и таким вот образом прокатиться — по грязи она поедет вполне резво, благо хибара стоит на небольшом пригорке. Тридцать метров до траншеи — раз плюнуть. Но увы, чтобы эта дурацкая покрышка поскакала с пригорка, ей нужно придать приличный импульс. А некому — тут, кроме меня, все трупы. Так что оставим этот идиотский проект — нечего душу травить. Остается единственный шанс — попытаться осуществить тот план, который мое многократно битое аналитическое приспособление родило в процессе переговоров с Калиной. План абсурдный и со всех сторон в высшей степени нежизнеспособный. Но другого нет, увы. Так что — копаем дальше, не забывая вслушиваться в зловещую тишину и через каждые двадцать секунд являть врагам свой озабоченно озирающийся череп…