Для этого я слишком хорошо подготовлен.

Но если бы всё-таки дело дошло до того, что они опознали бы меня по какой-то случайности, если бы они знали, кто я такой, если бы они меня изучали, вплоть до всех моих слабостей, то не нашли бы более действенного средства, чем эта беспомощность, чтобы заставить меня страдать.

Я никогда этого не выносил.

Совсем маленьким мальчиком меня однажды из-за высокой температуры собирались завернуть в мокрую холодную простыню. Я так сопротивлялся, что порвал дорогую материю. Моя мать потом неоднократно рассказывала мне эту историю. «Ты уже тогда был упорный», – говорила она. И: «Ты не выносил холода». Сам я не мог помнить этот эпизод, но убеждён, что вовсе не холод я не мог перенести. А предписанную извне обездвиженность. Вот это состояние я всегда ненавидел.

Всякий род утеснения. Это нечто совсем другое, чем болезненный страх быть запертым, какой иногда встречается у людей, которых заваливало под землёй или на фронте. У меня это не имело отношения к моей болезни. Я просто этого не люблю. Я и в концерте норовлю всегда получить место на краю ряда. Я хочу распоряжаться собой сам, это, пожалуй, моё главное свойство. Ещё в армии я не былхорошим исполнителем приказа. Разумеется, я был дисциплинирован и делал то, что должен был, но потом ранение стало для меня истинным освобождением. Больше никому не подчиняться – это стоило кисти. Не для того я создан, чтобы на меня набрасывали узду. Я должен быть свободным. Самостоятельным. Поэтому моя работа была для меня самой подходящей.

Работа без предписаний, в которой считаются лишь результаты.

Я создал себе Андерсена, чтобы и в изменившихся условиях продолжать оставаться свободным. И теперь…

В детстве я читал одну историю про человека, который, чтобы доказать своё мужество, велел запереть себя на всю ночь в гробу. Теперь я не помню, чем дело кончилось, но то была история ужаса. В гробу хотя бы знаешь, где ты есть. Там есть крышка, о которую можно биться и разбить голову в кровь. Там можно чувствовать своё тело. Может быть, там и задохнёшься, но перед этим хотя бы подышишь.

9

Я должен это выдержать. Вещи таковы, каковы они есть.

Только низкосортные люди пытаются обмануть действительность. Костыль нужен тому, кто без него не может ходить. Или не отваживается. Может, было бы спокойнее придумать себе страховочную сетку, но рано или поздно тем больнее рухнешь на задницу.

В моей профессии самые трудные случаи представляли собой богомольцы. Верующие. Высшая власть, с которой, как им казалось, они говорили, могла тысячекратно не приходить им на помощь, но и в тысяча первый раз они всё равно на неё уповали. И черпали силы из своего воображения.

Мне не нужны костыли.

Как человек разумный, я исхожу из того, что бога нет. Или, если есть, чего тоже не докажешь, тогда у меня нет разумных оснований ждать от него помощи. Стоит просто посмотреть на мир, и увидишь, что он не управляется никаким милосердным существом.

И всё-таки: богомольцы всегда особенно упорны. Могут продержаться дольше, чем другие. Что-то здесь, должно быть, связано с воображением, что ты не один. Трудно у кого-нибудь отнять то, чем он владеет в своём воображении. Разумеется, когда-то добиваешься и этого, но приходится много работать.

Я презираю таких людей.

Я им завидую.

Было бы легко вообразить себе чудо. Не одно из тех, которые нам расписывал учитель по катехизису Лэммле своим фистульным голоском, вытянув ротик в трубочку, разумеется нет. Лэммле был трус. В конце каждого рассказа он облизывал губы, как будто все ангелы и все небесные пособники, которых он нам так красноречиво расписывал, были сделаны из сплошного сахара и марципана.

Мы его называли «Ягнёнок-беее».

Такие детские книжки чудес только смешны. Но искушение нафантазировать свет во тьме, которая так долго меня окружает, этот соблазн очень даже присутствует. Я чувствую, как она мне подмигивает, эта шлюха-мысль.

Это было бы так просто. Мне пришлось бы только позволить разуму пасть.

Как иногда, стоя на гребне горы или на краю скалы, лишь с трудом противишься искушению прыгнуть.

Я не поддамся. Иначе они победили.

Не поддаваться искушению.

Не поддаваться.

10

Я спал – я много сплю – и проснулся, потому что правая моя рука двигалась. Мне это не снилось.

Она согнулась и снова распрямилась. Пальцы коснулись подбородка.

Первое движение с… Даже не помню, с каких пор. С бесконечности. Первое прикосновение. Не то чтобы я это решил: вот сейчас я шевельну рукой. Я не имел к этому никакого отношения. Когда я попытался повторить движение, мне это не удалось. Сигналы, которые я хотел послать, не доходили. Но у меня есть рука. У меня есть кисть. У меня есть пальцы. Я существую.

Боже правый, которого нет, благодарю тебя.

Второй раз.

Это больше, чем просто конвульсия. Это воля, плетущаяся позади движения. Должно быть, моя собственная воля, даже если я её не чувствую.

Что-то изменилось.

Может быть, действие того средства, которое они мне вкололи, ослабевает. Или что уж там это было, чем они сделали меня беспомощным. Может быть, их методы не действуют долговременно. Теперь много чего может быть.

Странно, что может сделать такое маленькое изменение.

Надежда.

На сей раз это были ноги. Сначала левая, потом правая. Потом обе.

Мне показалось, что я слышу и звуки. Несколько раз удары, словно от дальнего грома, и потом тарахтенье, как если бы воздух выходил из слишком узкой выхлопной трубы.

Что бы это могла быть за машина?

Теперь двигалась и левая рука. Согнулась, и пальцы…

Не может быть. Ведь мне же удалили левую кисть. Боли стали нестерпимы, и я решил пойти на операцию. Ведь не вообразил же я себе это.

Но я не вообразил и то, что почувствовал. Почувствовал совершенно отчётливо.

Пальцы.

Если чувства слишком долго голодали, они извлекут себе корм и из воспоминаний.

Снова. Я чувствую кисть, которой не существует.

Мою кисть.

11

Сойти с ума – это не про меня. Мой разум функционировал всегда. Это вопрос характера. В мыслях следует поддерживать порядок. Не перепутать выдвижные ящички.

Битвы Тридцатилетней войны. Союзных монархов германской империи. Притоки Рейна.

Всё это здесь, у меня в голове. Как следует разложено по полочкам.

Биномическое правило, (a+b)2 = а2 + 2аb + b2. Всё на месте.

Но.

Я почувствовал кисть, которой не существует.

Больше не воспринимать мир правильно – это знак слабости. Если ты довёл человека до этого, ты победил.