class="p">Еще говорят, что работать тяжело первые пять лет. Потом привыкаешь. Чудовищная же ломка личности, а!?

– У вас нет газеты случайно, чтоб завернуть?

– Что?

– Ну газеты, чтоб завернуть. Желательно «Наш город» или «Вечерний Тбилиси».

– «Наш город», – вряд ли, – говорю, – а вот «Вечерний Тбилиси» – я поищу…

Все ответы мы как раз найдем, в «Вечернем Тбилиси»…

Безысходность – она как дом напротив.

…И в ней не было совсем ничего красивого, скорее; но она так часто ходила по лестнице вниз курить, что он заметил всю ее отсутствовавшую красоту, которая, несомненно, была. Была же!

Есть в ней нечто, что глядя на нее, у него не приходило в голову никаких таких мыслей. Совсем.

Сила притяжения ее совершенно чиста.

Наверное, я навсегда запомню эту татуировку на твоем почти подростковом локте.

Она:

– Нас в институте всегда пугали третьим курсом.

Я:

– Лучше бы вас пугали Третьим Рейхом.

Иринка писала о себе:

– Я не долбоеб! Я просто панкую!

ЛЕТОМ 2011-го…

В перерывах днем я медитировал, – лежал с закрытыми глазами на лавке в раздевалке. Лавка собой представляла две толстых грубых доски, в промежуток между ними помещалась свободно рука. Лежать было неудобно. Лежал я, подложив обычно под голову панаму, грязную и пыльную. Помнится, я в ней еще ездил на раскопки когда-то. Под панамой находилась моя сумка; в ней помещалась как раз вся моя одежда: сменная и цивильная. Еще оставалось достаточно места, чтобы положить еды и несколько бутылок с питьевой водой.

Времени у нас было свободного, обеденного – с двенадцати до часу. Иногда до пятнадцати минут второго можно было «долежать», зависнув в раздевалке, внутри которой жутко воняло, было много саранчи (в тот год она свирепствовала), воняло опять же носками и обувью, с характерным запахом цемента и песка, перемешанного с потоотделением присутствующих. Сейчас я с большой теплотой готов вспоминать тот тяжкий запах и тех людей, с которыми пришлось вместе делить тот период жизни; небольшой, но по-своему интересный, полный на всякие события.

В пятнадцать минут второго появлялся взбудораженный мастер Леха. Молодой, на пару-тройку лет, может, старше меня, – окончил так называемый «Горхоз». И если я не успевал вскочить, то он выкрикивал всего одно слово: «Время!» – и я уже схватив рукавицы, выбегал в коридор к выходу, и держал путь на объект.

Также выходили и остальные засидевшиеся в раздевалке.

Мастер подгонял.

Леху рабочие-строители не любили за его глупую выебистость и напускную любовь к командованию.

«Он даже в армии не служил», – говорили мужики, – «а все туда же…»

Для них, для работяг, это было важно: такие вещи в их довольно узкоммировоззрении занимают обычно главные места.

Что касается меня, то мне было все равно, так как знал, что здесь я ненадолго – подзаработаю и уйду; хотя, с другой стороны, – я уверен, здесь так все рассуждали, поскольку работали на объекте по вахтовому набору. Лишь одна бригада женщин-отделочниц работала от какой-то фирмы, – их просто кинули на этот объект, как они потом мне сказали, когда я помогал им двигать арматуры скреплений, носил раствор, чтобы они могли упаковать «шубой» известки стены и потолок.

Хорошие женщины – Елена и Наталья. Обоим за сорок лет, примерно. Мы подружились. Они рассказывали мне про своих дочерей, про то, как тяжело их учить в колледже, и как им приходится почти все заработанное здесь, тратить на них.

Елена, когда искала Наталью, говорила: «Где эта Манда Ивановна?»

Меня это, конечно, смешило. Они дружили, на самом деле, но грубость многолетнего строительного коллектива, видимо, играла свою роль. А потом, стоит учитывать тот факт, что многие работают на стройке не от самой хорошей жизни, и в прошлом у них бог знает чего наворочено у этих людей, поэтому не надо их судить, и уж тем более воспитывать, они по более твоего видели, скорее всего. Лучше посмейтесь вместе с ними, улыбнитесь им, угостите их сигаретой.

Помнится, я купил Елене и Наталье тонких сигарет, когда ходил за водой, и почти торжественно вручил их. Такого знака внимания, признались отделочницы, они не помнили давно в своей жизни.

«И че ты тут забыл, Леонид!» – говорили они мне. – «Странно все получается…»

Пришел я в конце июня. Если не ошибаюсь, устроился я двадцать седьмого числа. (Трудовой книжки сейчас нет под рукой, чтоб уточнить). Но, не важно.

Пришел работать, ибо моим планам на жизнь не суждено было сбыться в тот момент. А задумано было много.

Они окончательно рухнули в середине июня, а именно четырнадцатого числа, когда моя девушка, сидя на железном парапете, на набережной у самой почти воды, сказала мне, что уходит, что она не знает, чего ей хотелось бы дальше, и все в таком духе.

Все было конечно, мне понятно. Такие разговоры «задушевные» мы проходили.

Но этот разговор был особенным…

Легко и непринужденно она все это сказала, болтая ногами. Платье ее розовое развивалось, оголяя ноги чуть выше положенного. Я стоял рядом, все это слушал, обнимая ее, обнимая болтающиеся ноги, и пытался сохранять спокойствие и душевное равновесие, сказал, как сейчас помню одну важную вещь: «Я за тебя еще поборюсь, все равно». Звучало все это конечно, безнадежно, но вполне трагично и достойно, как мне теперь кажется. Да и тогда казалось также. Она в ответ на это гордо улыбалась, почти смеялась; улыбалась тому, что я полностью в ее власти, – и вот он я – стою и обнимаю ее коленки, а она беззаботно и даже величаво сидит на железном ограждении.

После той финальной нашей встречи я не видел ее уже чуть более двух лет. Доводилось лишь пару раз видеть в кино, в эпизодических сценах, – добрые люди донесли мне эту информацию, что она все-таки снялась, и я не удержался и как-то посмотрел. Чего мне вполне достаточно.

Не без добрых людей мир. Ой, не без добрых.

Встретил меня в мастерской прораб Палыч. Как звали его полностью – не помню, да и не нужно оно нам в данном повествовании это помнить. То ли Владимир Палыч все же, то ли Виктор Палыч. Да, вроде, Владимир.

Палыч был (и, надеюсь, есть) веселый пожилой мужик, очень даже крепкий, с кучей советских предрассудков, заматерелый и в меру глупый. Глупый, чисто в «социалистическом» плане, что мне позже сыграло на руку.

Вообще, глупость людская, я считаю, отличная черта, – с такими людьми просто, если конечно, не собираешься с ними иметь каких-либо более серьезных дел, помимо обычной совместной работы.