Секретарша Коннела вошла с двумя чашечками кофе, поставила их на стол и спросила:

– Апельсиновый сок выпьете, полковник Френч?

Нед улыбнулся ей.

– Я соскучился без него. Это не доставит вам больших хлопот?

– Совсем нет, – уверил его Ройс.

Секретарша пошла к отделанному под дерево холодильнику, который вмешал едва ли больше полудюжины бутылок. Нед смотрел, как она налила два небольших стакана сока и вышла из комнаты.

Френч слышал, что дверца холодильника с щелчком закрылась и все же протянул ногу и надавил на дверцу кончиком черного ботинка. От неловкого движения заболело колено. Если Коннел и подумал что-нибудь об этом, виду он не подал. Он уставился в свой сок и насупился, что, впрочем, совсем не исказило классической красоты его лица.

– Ничего предосудительного в прошлом миссис Фулмер? – продолжал допытываться Коннел с сомнением. – Может, какие-нибудь петиции подписывала или сборища по сбору средств на благотворительные цели посещала? Подозрительные друзья или знакомые?

Френч покачал головой.

– Она чиста, Ройс. В чем проблема?

Заместитель руководителя посольства помолчал точно так же, как это недавно сделал Нед, словно просчитывая несколько последующих ходов. Затем он взял со стола пачку скрепленных листов бумаги и передал ее Неду.

– Это список ее гостей на прием по случаю Четвертого июля.[8]

Френч медленно перелистывал страницы, потирая саднившие колени. Список не был составлен в алфавитном порядке. Единственное, что руководило Пандорой Фулмер, был свободный полет ассоциаций. Выписав, например, трех кинозвезд, она присоединяла к ним еще восемь. Вспомнив об известном ученом, она включала в список и пять других.

Вероятно, гостями были все самые знаменитые англичане и американцы, живущие в Лондоне, – от дипломатов, художников и бизнесменов до рок-звезд, модельеров и других, особенно популярных в эти дни у молодежи. Не был забыт ни один из участников телепрограмм или фильмов, равно как ни одна героиня скандальной любовной истории и известные гомосексуальные пары.

Нед понял, что, если даже явится только лишь половина приглашенных, прием этот для фотожурналистов заманчивее любого другого события, хотя бы и стихийного бедствия.

Он взглянул на Коннела.

– А что говорит об этом Фолетт?

– Фолетт, – ответил Ройс, язвительно подчеркивая первую букву, – сейчас в Ньюпорте, штат Род-Айленд, в отпуске, и пробудет там месяц.

И вновь предчувствие несчастья, упорное, как мигрень, охватило Неда так сильно, что занялся дух. Он попытался взять себя в руки: «Спокойно. Повода для паники нет».

– Да, он знает, когда выбирать время для отпуска, – нахмурился Нед. – Постой, а не собираешься ли ты, пока нет этого офицера безопасности, спихнуть на меня этот бардак?

– А кто-нибудь другой под рукой есть?

– Но, Ройс… – Нед помолчал. Незачем долго распространяться о делах внутренней кухни разведки перед тем, кто впоследствии и не признается в том, что знает подробности. – Ройс, как тебе известно, люди вроде меня в военной разведке на самом деле не готовы к тому, чтобы заниматься таким сугубо гражданским делом, как это. Раз уж Фолетта нет, твой выбор должен пасть на…

– Не напоминай, на кого должен пасть мой выбор.

– Но это же его дело.

– Ты не прав. – Голос Ройса звучал как обычно. – Чтобы сделать безопасной деятельность посольства, мне следует выбрать самую подходящую кандидатуру для выполнения этой задачи. Ларри Рэнда я не считаю лучшим кандидатом.

– Он будет визжать, как резаная свинья, маленькая и поганая.

– Да пусть хоть надорвется от визга, – неожиданно взорвался Коннел. – Короче, ты отвечаешь за это дело.

– Спасибо, – ответил Нед без энтузиазма, откинулся на спинку кресла и подумал: «Из-за Коннела у меня появился враг».

Нед дочитал список, положил его на стол и некоторое время сидел молча. Он не знал, с чего начать. В сущности, разве плохо пригласить известных людей в посольство на такой сугубо американский праздник? Но кое-что во всей этой истории было напрочь лишено здравого смысла, а потому она казалась весьма неприятной. Недаром паранойя Неда проявлялась сверхурочно.

– Все эти знаменитости в одном месте… – пробормотал он.

– Все эти знаменитости в одном месте, – повторил Ройс и добавил: – Это все равно, что предложить свой лоб в качестве мишени первому попавшемуся террористу.

– Эта возможность может не представиться им больше никогда, – ответил Нед, стараясь говорить сдержанно.

Оба долго молчали. Наконец Нед сказал:

– Послушай, ее надо предупредить, чтобы не откалывала такие номера. Может, во времена королевы Виктории, когда жизнь была попроще, что-то подобное и сошло бы, но не сейчас.

Коннел долго и угрюмо глядел на него.

– Нед, – вздохнул он, – честно говоря, я завидую способности военных пренебрегать политическими реалиями. Неужели от тебя ускользнуло, что политические несушки президента вернулись домой на насест? – Легкая презрительная гримаса пробежала по его лицу. – При этом президенте нация опустилась до того же уровня, что и перед приходом Герберта Гувера.[9]Это нравится богатым, но не бедным, и не тем бедным, которых создал он.

Коннел медленно отпил кофе и продолжал:

– Он по-прежнему очень популярен, но его партию винят за то, что развела этот хлев. Вот потому-то ей крайне необходимо подняться во весь рост и показать, на что она способна. От Четвертого июля до выборов всего четыре месяца. Это самый главный наш праздник, который поможет нам встать во весь рост. Две недели назад каждый посол США получил прямо из Овального офиса[10]Директиву-103. Президент отдал приказ: «Не прячьте флаг. Встаньте во весь рост и дайте понять миру, что Америка не боится ничего. Аминь!»

Коннел поставил чашку.

– Теперь эта директива будет активно поддержана печатью. В речах послов появятся воодушевление и решительность. Но мало кто примет это всерьез. Наша беда, Нед, в том, что Фулмеры на посту меньше месяца и крайне амбициозны и активны. Во всяком случае, именно такова миссис Фулмер. Прием, задуманный ею, отлично осуществляет директиву президента. А это значит, что меня прикончат, если я попытаюсь отменить его. Стоит ей только помахать перед моим носом сто третьей директивой или предоставить сделать это президенту.

В комнате воцарилась тишина, такая же глубокая, как в старой, заброшенной и опасной для жизни шахте.