Несколько дней после публикации в Psychology Today мой телефон просто разрывался от звонков. Адвокаты хотели узнать мое мнение о свидетельских показаниях против их клиентов — людей, которых обвиняли во всевозможных чудовищных преступлениях: вооруженных ограблениях, изнасилованиях и убийствах. Я предлагала услуги консультанта и присутствовала в судах в качестве свидетеля-эксперта по проблемам искажения памяти.

В конце декабря 1975 года, перед самым Рождеством, мне позвонил Джон О’Коннелл, адвокат из Юты. О’Коннелл представлял интересы студента-юриста из Сиэтла, обвинявшегося в похищении восемнадцатилетней девушки в Солт-Лейк-Сити. Жертва похищения опознала этого человека после просмотра сотен фотографий более чем через одиннадцать месяцев после инцидента. Оказалось, что полицейские протоколы были полны наводящих вопросов со стороны дознавателей и явных признаков колебаний и неопределенности со стороны потерпевшей.

Я решила взяться за это дело и 25 февраля 1976 года давала показания в Солт-Лейк-Сити. В конечном счете ответчика признали виновным в похищении человека и приговорили к пяти годам лишения свободы. Звали его Тед Банди.

Тед Банди был не последним виновным, в деле которого я участвовала. В 1982 году я согласилась дать показания по делу Анджело Буоно, который в итоге был признан виновным в сексуальных домогательствах и удушении девяти женщин в Лос-Анджелесе (люди называли Буоно и его двоюродного брата Кеннета Бьянки «хиллсайдскими душителями»).

В 1984 году я давала показания по делу Вилли Мака, который был осужден за убийство тринадцати человек в ходе резни в игровом клубе «Ва Ми» в Сиэтле. В этой бойне уцелел единственный человек — 61-летний Вай Чин. После того как я заявила в суде о возможности воздействия на память Вай Чина сильнейшей психологической травмы, связанной с этим массовым убийством, его кузен сказал газетному репортеру, что хотел бы плюнуть мне в лицо.

Еще одно непопулярное дело, по которому я с перерывами работала в течение многих лет, — это дело о детском саде Макмартинов. Раймонду Баки и его матери Пегги Макмартин Баки были предъявлены обвинения (по шестидесяти пяти пунктам) в растлении малолетних в их детском саду на Манхэттен-Бич, штат Калифорния. Дети рассказали, что Рэй Баки вставлял им в вагины и в анусы карандаши, столовые приборы и другие неуместные предметы, что он убил лошадь бейсбольной битой и что он водил их на экскурсии по кладбищам[3]. Просматривая объемистые стенограммы первого судебного процесса (а это были показания за 28 месяцев), я нашла несколько интересных высказываний о человеческой памяти. Так, 25 февраля 1988 года (с. 28 857 протоколов судебных заседаний) судья заявил:

Знание может быть осознаваемым и неосознаваемым. Иными словами, существует концепция, которая, думаю, достаточно точна, что вы никогда ничего не забываете, из вашей памяти не исчезает ничего из того, что вы когда-либо видели или слышали, но что ваша способность вызывать эту информацию на уровень вашего сознания весьма ограниченна.

Двадцать лет своей профессиональной деятельности я потратила на попытки развеять миф о том, что человеческая память безошибочна и надежно защищена от искажений, и поэтому согласилась выступить консультантом в деле Макмартинов. Одной девочке-свидетельнице было четыре года, когда имел место (предполагаемый) инцидент, семь лет, когда она впервые рассказала об этом социальному работнику, восемь лет, когда она рассказала свою историю перед присяжными, и десять лет, когда она давала показания в суде. Кто знает, что могло произойти с ее воспоминаниями за эти шесть лет? Этот вопрос кажется мне самым важным для присяжных, принимающих решение о виновности или невиновности подсудимого. Между тем очень мало кому удается беспристрастно оценить мои показания в таких сенсационных делах. Недавно я обедала с подругой, матерью детей дошкольного возраста, которая работает воспитателем в детском саду, и упомянула о своем участии в деле Макмартинов. Она повернулась и посмотрела на меня так, словно я была мухой, которая только что попала ей в суп. «Как ты могла?! — воскликнула она. — Неужели у тебя нет ни морали, ни совести?»

Несколько лет назад в коридоре у зала суда, где я (в качестве свидетеля со стороны защиты) давала показания по делу об изнасиловании, я столкнулась с прокурором. Он подошел ко мне и тоном человека, уверенного в своей правоте, сказал: «Ты просто сука!» Но адвокат быстро взял меня за руку и увел.

Судьи часто воспринимают меня как ненужную помеху и очень неохотно принимают во внимание мои показания. Они утверждают, что, выступая с такими показаниями, эксперт вторгается в зону компетенции присяжных или что я предлагаю присяжным практически общеизвестную информацию, на уровне здравого смысла.

Мои коллеги-психологи тоже ожесточенно спорят о целесообразности заслушивания показаний эксперта-психолога в суде. Мои оппоненты утверждают, что результаты моих исследований пока не нашли подтверждений в реальных жизненных ситуациях и что поэтому мои свидетельства преждевременны и чрезвычайно вредны.

Группы, защищающие права жертв, обвиняют меня в искажении истины и утверждении несправедливости путем подрыва доверия к свидетелям. Они утверждают, что я должна признать свою личную ответственность за то, что виновные выходят на свободу.

Недавно я как эксперт выступила с заявлением о сомнительном характере свидетельских показаний в одном деле об изнасиловании. После того как насильник был оправдан, я получила длинное гневное письмо от матери потерпевшей. Своими показаниями в пользу подсудимого, писала она, я свела на нет показания ее дочери и усугубила ее страдания. Принимая плату за свое выступление в качестве свидетеля, намекнула она, я становлюсь в один ряд с убийцами и насильниками всего мира и отворачиваюсь от невинных жертв.

Что я почувствовала, прочитав это письмо? Я почувствовала себя подлой, отвратительной и несчастной. Несколько дней я размышляла о том, почему я делаю то, что делаю, и не пришло ли время вернуться в свою лабораторию без единого окна и остаться там лет на десять или даже на двадцать. Но жизнь — странная штука. Через неделю после того, как я получила это горестное письмо матери потерпевшей, мне позвонил адвокат, с которым я работала над апелляцией по делу подростка, обвиненного в сексуальном насилии. «Я только что с заседания суда, — сказал он мне. — Мы пытаемся добиться прекращения дела, поскольку выяснилось, что обвинение скрыло еще одного свидетеля, женщину, на которую напал, по-видимому, тот же человек, что и на жертву, и которая настаивает на том, что мой клиент не мог быть человеком, напавшим на нее. Прокурор лгал нам, искажал доказательства и создавал нам все препятствия, какие только мог, пытаясь так или иначе засудить моего клиента. Невинный человек был обвинен, осужден и заточен в тюрьму, потому что система протухла. В этот момент, по правде говоря, мне было стыдно за то, что я юрист».