И вот этот угрюмый, порой жестокий морской бродяга влюбился как мальчишка в женщину, которой никогда не мог бы обладать. Она умерла задолго до того, как он впервые с благоговением вгляделся в ее лицо. Как же часто с тех пор, как к нему в руки попал портрет прелестной незнакомки, всматривался он в небесные черты, ломая голову над тем, почему такой грустью светятся прекрасные серые глаза!

Поздней ночью, когда все спали, Данте Лейтон до боли в глазах всматривался в строки адресованного ему послания, с трудом разбирая корявый почерк капитана:

«…и поэтому-то я и ждал так долго, ничего не говорил тебе, малыш, ведь если ты сейчас читаешь эти строки, значит, мне крышка. А если я пошел на корм рыбам, все это уже не имеет никакого значения. Никому это не интересно, кроме разве что тебя, не так ли, сынок? Поэтому, думаю, ты заслуживаешь объяснения. Да и мне многое непонятно до сих пор. Кто-то, может быть, назовет судьбой то, что случилось в тот день. Не знаю, может, так оно и есть. Слишком много непонятного, необъяснимого видел я на своем веку, чтобы сейчас ломать голову, почему это произошло.

Знаю одно: это было неизбежно. Я уже плавал много лет, но в Лондоне бывал нечасто и почти никого не знал там. И в тот день я тоже был один, бродил по улицам, глазея по сторонам, когда вдруг в витрине обычной лавки увидел портрет женщины с ребенком. Меня как будто громом поразило. Бьюсь об заклад, парень, ты такого не испытывал. Я стоял столбом как последний дурак, не в силах оторваться от этих серых глаз. Она будто заглянула мне в самую душу.

И мне показалось, что эти глаза умоляют о чем-то, она просила о помощи именно меня, Седжвика Кристофера. Вдруг я почувствовал, что, может быть, мне удастся сделать что-нибудь такое, что развеет тоску в этих изумительных глазах.

Согласен с тобой, я просто старый дурень, да и торговцу, скорее всего именно это пришло в голову, когда я вдруг как ненормальный влетел в его лавчонку и принялся расспрашивать о леди на портрете. Он немногое смог рассказать. Однако теперь я знал, кто она такая. Это была леди Элейн Джейкоби, аристократка, светская красавица. Потом я выяснил, что она трагически погибла как раз в то время, когда я возвращался в Англию. У меня потемнело в глазах. Не знаю, как я пережил это! Наверное, лавочник подумал, что я спятил, особенно когда я, не торгуясь, заплатил до последнего пенса безумную цену, которую он заломил за медальон. К счастью, он не понял, что за счастье иметь перед глазами это дивное лицо, – я охотно заплатил бы и вдесятеро больше!

Немного подобрев при виде денег, лавочник разговорился и охотно принялся пересказывать все те сплетни, что ходили по Лондону об этой прекрасной даме и, особенно о мальчике, ее сыне, с лицом маленького ангелочка. Он был ее единственным ребенком, и Лондон не знал более распущенного, легкомысленного молодого повесы, чем этот юный аристократ. Невинный малыш с ясным взором превратился в распутного негодяя, пустившего по ветру и огромное семейное состояние, и доброе имя своей семьи. Похоже, в конце концов, подлец докатился до того, что не раздумывая заложил даже портрет матери, чтобы расплатиться с долгами.

И тогда я вдруг понял, что должен сделать. Я решил разыскать тебя, сынок. Думаю, в тот день я действительно сошел с ума, ведь, прости меня, Господи, я был бы даже счастлив, если бы ты на самом деле оказался тем гнусным подонком, каким тебя описывали! Уж я бы устроил так, чтобы у тебя не осталось иного выхода, кроме как вызвать меня на поединок! Да, мальчик, тогда я мечтал о том, чтобы пристрелить тебя, но все изменилось, стоило мне занять место за игорным столом напротив тебя и заглянуть в твои серые глаза. Они тебе достались от матери, малыш, и это тебя защитило. Я снова видел перед собой прелестную даму с портрета и уже не мог поднять руку на ее сына…

Конечно, ты оказался именно таким, каким я тебя представлял! Ты был высокомерен и заносчив как черт, но это было у тебя в крови, таким уж тебя воспитали, и я не мог винить тебя за это. Но я видел и то, что беспробудное пьянство и самый гнусный разврат уже почти уничтожили в твоей душе то лучшее, что в ней было когда-то. Самая подлая смерть ждала тебя, и порой мне казалось, что ты и сам догадывался об этом. Но я не мог допустить, чтобы так случилось, не мог, особенно когда заглянул тебе в глаза.

В них была какая-то непонятная тоска и еще что-то, странно напоминавшее взгляд твоей покойной матери на портрете. Была в ее взгляде какая-то загадочная грусть и покорность судьбе, будто эта изумительная женщина заранее знала о том, какое горе ты когда-нибудь принесешь ей.

В ту ночь я торжественно поклялся, что сделаю из тебя достойного человека. Либо ты вновь станешь мужчиной, либо обретешь покой на дне океана.

Но как ни странно, ты выстоял. Она могла бы гордиться тобой, думал я. Увы, мне не дано было счастье узнать прекрасную даму с портрета, но зато я любил ее так, как никогда и никого в жизни. Может быть, это чувство сродни безумию. Иногда я чувствовал, что попал в ловушку, из которой мне не выбраться до конца моих дней, ведь я обречен тешить себя бесплотной мечтой. С таким же успехом я мог бы ловить лунный свет, но ни за что на свете я не согласился бы отказаться от этой страсти.

Однако кое-что я был бы рад изменить. Узнай ты об этом раньше, ты презирал бы меня. Воспользовавшись тем, что мне было хорошо известно, кто ты такой, я спрятал портрет твоей матери, поклявшись никогда не говорить тебе, что он у меня. Мне удалось даже убедить себя, что я поступаю так ради твоего же блага. Я хотел, чтобы ты навсегда запомнил день, когда продал портрет матери. Ты должен был мучиться угрызениями совести при воспоминании о своем постыдном поступке. К тому времени я уже знал, что ты все отдал бы, лишь бы вернуть портрет, – ведь я побывал однажды в той же лавчонке, надеясь приобрести что-нибудь принадлежавшее леди Элейн. Торговец рассказал мне, что ты был у него, допытываясь, кто приобрел миниатюру. К счастью, он не смог выдать меня, так как и сам не знал ни меня самого, ни моего имени. Мне стало известно, что ты опять играл, надеясь раздобыть достаточно денег, чтобы выкупить медальон.

Сколько раз я несправедливо ревновал тебя к ней – ведь тебе выпало счастье столько лет быть с ней рядом! Теперь я смиренно прошу простить меня за эту глупость. Конечно, с моей стороны это было очень глупо, малыш, но ведь у каждого из нас есть свои слабости. Моей слабостью стала твоя мать. Сколько же раз я плакал, проклиная в душе горькую несправедливость судьбы!

Если бы только… Впрочем, что говорить. Мне хотелось бы лишь, чтобы ты, наконец, узнал правду. А еще я бы хотел, чтобы ты знал, как часто я думал о тебе словно о родном сыне, которого у меня никогда не было. Теперь я не мог бы гордиться тобой больше, даже если бы ты был моей собственной плотью. Именно поэтому, сынок, я завещаю тебе свою долю в корабле. «Невидимка» – все, что у меня есть, и у нее может быть только один капитан – ты. Надеюсь, что мои партнеры поймут меня и с уважением отнесутся к моему последнему желанию – видеть тебя командиром «Невидимки». К сожалению, они простые купцы и могут побояться доверить прекрасное судно самому молодому капитану из всех, что ступал на палубу брига. Если так случится, не задумываясь продай мою долю и найди себе другой корабль, и пусть он станет твоим. Бьюсь об заклад, парень, что ты успел за эти годы поднакопить деньжонок! Ведь нам попалось немало кораблей в последнее время, и ты исправно получал свою долю, хитрец! Конечно, сумма не бог весть какая, но я знаю, что ты откладывал каждый пенс, почти ничего не тратя на себя, только не догадываюсь зачем. Впрочем, это меня не касается. Но на твоем месте, сынок, я потратил бы эти деньги, чтобы завести собственный корабль, тот, что будет принадлежать тебе одному. Ты должен, наконец, стать себе хозяином, малыш.