— Скажите ему, что это обсуждается. Обычно я этого не делаю. Но, возможно, мы договоримся.

Заметила ли она, что от незнакомца пахнет одеколоном? Эли отметил это с тайным чувством удовлетворения, зная, что мадам Ланж презирает мужчин, которые пользуются одеколоном.

— Он говорит, что он не привередлив. Ему хотелось бы жить в семье, чтобы быстрее выучить французский язык. В первый год он не будет посещать лекции.

Беседа продолжалась еще десять минут.

— Как его зовут?

— Михаил Зограффи. Ему хотелось бы, чтобы вы называли его Мишель.

— Поскольку цена его устраивает, спросите, когда он планирует заселиться.

Эли продолжал переводить, поворачиваясь то к одной, то к другому.

— Как только вы ему позволите. Сразу же после обеда, если это возможно. Его вещи находятся в привокзальном отеле.

Прежде чем выйти, Мишель Зограффи наклонился, когда мадам Ланж совсем этого не ожидала, схватил ее руку и поцеловал, в то время как она покраснела, то ли от смущения, то ли от удовольствия.

Когда дверь за ним закрылась, она прошептала:

— Какой воспитанный молодой человек!

Наконец она дала волю своей радости.

— Комната сдана, мсье Эли! Представляете? А я боялась, что она будет пустовать всю зиму! Но вы утверждаете, что он румын, а ведь он говорит по-польски, как вы?

— Возможно, он вырос на границе с Польшей. Или же его мать полька. А может быть, отец поляк по происхождению.

— Он даже не обсуждал цену. Надо было просить больше.

Она считала Эли скорее кем-то из домашних, чем просто постояльцем.

— Как вы думаете, он богат? Вы заметили на его пальце перстень с печаткой?

Они оба вернулись на кухню. Она достала из шкафа кусок мяса, бросила в кастрюлю сливочного масла и принялась чистить лук.

— Вам не обязательно уходить в свою комнату. Я не буду мешать вам заниматься.

У него было плохое настроение, и он сделал вид, что целиком поглощен своими записями.

— У меня немного прибавится работы, если я буду готовить ему еду, но оно того стоит. Как вы думаете, румыны едят то же, что и мы?

Никто никогда не интересовался его вкусами. Правда, он не был пансионером и сам покупал себе еду. Настоящих пансионеров в доме никогда не было по той простой причине, что до сих пор сюда не заселялся ни один достаточно богатый постоялец.

Каждый из них — и мадемуазель Лола, и Стан Малевич, и сам Эли — имели свой маленький кофейник или чайник, у каждого также была своя жестяная коробка с хлебом, маслом, колбасой или яйцами.

Чтобы они не запачкали стены комнаты чадом спиртовых горелок и, прежде всего, чтобы избежать пожара, мадам Ланж позволяла им пользоваться кухней и сидеть за общим столом.

Мадемуазель Лола и Стан обедали в городе. Только Эли оставался дома и каждый день жарил себе яйцо.

— Вам следовало бы есть мясо, мсье Эли. В вашем возрасте нужны силы.

Он качал головой и говорил:

— Я не употребляю в пищу мясо животных.

Однажды он добавил:

— Это омерзительно.

Правдой было то, что вначале в течение какого-то времени он действительно был убежденным вегетарианцем. С тех пор иногда его ноздри вздрагивали от аромата хрустящего стейка, но он раз и навсегда установил свой бюджет, и его меню оставалось неизменным: утром — баночка йогурта, булочка и чашка кофе, в обед — яйцо, хлеб и маргарин, вечером — хлеб и яйцо.

— Как вы думаете, ему здесь понравится?

— Почему ему может не понравиться?

— Должно быть, он привык к более роскошной жизни.

Мадам Ланж могла сколько угодно утверждать, что не любит богатых, что все они эгоисты, но при этом относилась к ним с уважением.

— Румыния красивая страна?

— Такая же, как и все страны.

— Я мешаю вам заниматься?

Он холодно ответил:

— Да.

Она обиделась на него и продолжила свои хлопоты в полном молчании.

Полчаса спустя в замочной скважине входной двери повернулся ключ. Это была Луиза, дочь мадам Ланж, которая пришла на обед, и это означало, что уже четверть первого, поскольку ей требовалось около двадцати минут, чтобы добраться до дома с телефонного узла, где она работала.

В коридоре она сняла пальто, шапку, взбила рукой волосы, на мгновение вгляделась в зеркале в свое лицо, всегда такое же уставшее, как и у матери.

Мадам Ланж приоткрыла кухонную дверь.

— Хорошие новости! — крикнула она.

— Какие? — равнодушно спросила девушка.

— Я сдала!

— Гранатовую комнату?

Поскольку других свободных комнат не имелось, вопрос был явно лишним.

— Да. Ни за что не догадаешься, за сколько. Правда, мне придется предоставить полный пансион.

— А!

Луиза вошла, не поздоровавшись с Эли, с которым виделась утром и которого привыкла встречать на кухне, приподняла крышку кастрюли, спросила:

— Где ты будешь подавать ему еду?

— В столовой, разумеется.

— А как же мы?

— Мы продолжим питаться на кухне.

Луиза взглянула на Эли, который поднял голову, и они поняли друг друга без слов. Весь распорядок в доме будет нарушен новым постояльцем.

— Делай, что считаешь нужным. Меня это не касается. Но ты опять будешь жаловаться на усталость.

— Если он платит столько же, сколько все трое, вместе взятые, разве оно того не стоит?

Все это создавало вокруг них какую-то странную пелену. Еще ничего не изменилось в доме, все вещи, запахи были на своем месте, и даже солнечное пятно, как обычно в это время, маячило на белой стене, но голоса, движения стали неуловимо другими. Эли принялся собирать свои книги и тетради, чтобы можно было накрыть на стол.

— Вы куда, мсье Эли?

— Отнесу все это наверх.

Из коридора он как будто услышал, как мадам Ланж вполголоса говорит своей дочери:

— Он ревнует.

Когда он спустился, клеенка была уже накрыта скатертью в красную клетку, и Луиза раскладывала столовые приборы. Станет ли она однажды похожа на свою мать? Она была такая же худая, ростом чуть повыше, у нее были те же светлые волосы и глаза тускло-серого цвета.

Но вместо решимости, читавшейся на лице мадам Ланж, ее черты выражали скрытую меланхолию, и даже когда она улыбалась, то делала это наполовину, к тому же достаточно редко, словно боялась привлечь к себе несчастье.

Дважды за свое детство она была на несколько месяцев прикована к постели какой-то костной болезнью и долгие годы носила корсет с металлическими пластинами.