мне пошлыми и глупыми. Мне хотелось увидеть только её. Нет, всё же я не политик. Я поэт. И как я мог это забыть? Ведь я же писал в юности стихи и неплохо писал, когда был влюблён. А кто из вас был влюблён? Некоторые даже ни разу не были влюблены и воображают, что они жили. Я же влюблялся. Впрочем, это не важно, как я влюблялся в другие разы. Вот эта моя школьная, оаронская, любовь, может быть – даже наверняка! – была самая главная. Я сидел в аэропорту на неудобном пластмассовом кресле и размышлял: «Что же я буду делать?». Мне почему-то совсем не хотелось спать. Сколько же я уже не спал? Скоро утро. Надо, во всяком случае, дождаться утра. Надо пойти пообедать в буфет. Нет, позавтракать. Эта смена часовых поясов… Я ничего не могу сообразить.

За широкими окнами аэровокзала пошёл дождь. Крупные капли приятно шелестели, стекая по стеклу. Мне захотелось плакать. Над своей разбитой судьбой, над своим жалким существованием и – теперь уже ясное дело – над своим жалким мэрством. Над тем, что я оставил в Москве. Над тем, чего уже никогда не вернуть. Дождь кончался, начинало светлеть, и мысли мои с рассветом стали приобретать более радужные и оптимистические тона. Я совсем забыл о предстоящей политической карьере и переключился исключительно на дела любовные. Уж что тут поделаешь? Надо выбирать – либо одно, либо другое.

В квартале, где я когда-то жил, где с соседскими мальчишками гонял в футбол на пыльных дворах, мне сказали немногие из узнавших меня старожилов, что Лиза, несостоявшаяся любовь моя, выходит замуж. А может, уже и вышла. За Капитона, одного из двух братьев кузнецов, которых на нашей улице всякий знал. А кое-кто и боялся. Ох, этот Капитон! Да кто он такой?! Но я остановил свой справедливый гнев. Любовные дела не пристало решать средствами административными. Не стану об это мараться. Ничего из этого не выйдет. Капитона, значит, в тюрьму, а я чистенький? А может, так и сделать? Туда их, вместе с братом! А что? Но надо для начала стать мэром. Ой, как не хочется! Станешь мэром и, пожалуйста – Капитон в твоём распоряжении. А Лиза? Лиза… Захочет ли она любить мэра? А не мэра? Вот надо сначала это выяснить. Надо как-нибудь встретиться с ней. Хотя бы тайно. Может, вообще её отсюда украсть? Убежим вдвоём, а потом я, глядишь, получу ещё какое-нибудь назначение. Ох, эти кузнецы! Каждый из них в полтора – если не в два – раза меня здоровее. Хотя и я, кажется, не слабенький. Но всё познаётся в сравнении. И почему этот Капитон? Почему – именно Капитон?

Мучимый неразрешимыми вопросами, я зашёл в местную пивную. Стоя за столиком, я никак не мог припомнить, существовала ли эта пивная в пору моей ранней юности или это новейшее заведение. Во всяком случае, оно почти до неузнаваемости изменилось. И пиво не то, и лица не те, и закуски – какие-то незнакомые. Два человека, составившие мне компанию, вовсе не произвели на меня приятного впечатления. Скорее всего, это были какие-то мелкие мошенники. А может, разбойники, которые просто мечтали вытрясти из моих московских карманов их содержимое. И пусть, пусть они проломят мне голову, выпьют мои мозги! Это самое сладкое, что у меня осталось. Только мечты и воспоминания.

Они повели меня какими-то задворками, якобы к себе домой, для продолжения банкета. Я совершенно не узнавал тех мест, которые должен был наизусть запомнить с детства. Даже названия улиц переменились. Деревья росли не там, дома стаяли не так. Я шёл, чувствуя себя козлом, или бараном или… Как там у древних евреев назывались те, которых водили на закланье? Погода уже давно резко переменилась – пошёл снег. Вот тебе и Приморье! Климат даёт себя почувствовать. Даже в своём плаще я стал мёрзнуть. А мои спутники только скалились своими фиксами и всё как-то расширяли пространство между собой, т.е. один клонил в одну сторону, а другой – в противоположную. Я шёл следом за ними и, в конце концов, совсем перестал понимать, за кем же из них мне надо следовать. Вероятно, мои карманы и голова уцелели именно и только потому, что между этими моими случайными знакомыми возникли какие-то временные пьяные разногласия. Скорей всего, они таки касались моего имущества и жизни. Например, один из них предлагал кончить меня тут же, а другой настаивал на том, чтобы сначала отвести в более надёжное место. Или что-нибудь в этом роде. Но это всё домыслы. Во всяком случае, я пока остался жив. Пока. Впрочем, мы все «пока» живы. Но я имею ввиду очень близкую и неминуемую смерть. Т.е. смерть, которую некоим образом нельзя отложить. Но кто из вас хотя бы на мгновение способен отложить собственную смерть? Что мы вообще об этом знаем? Я опять загрустил. Теперь я, к тому же, был пьян. Мои благодетели бросили меня в какой-то совершенно необитаемой местности. Может быть, они ещё вернуться, раскаявшись, что по глупости упустили столь лакомый кусок? Что ж. Мне всё равно. Буду ждать здесь. Это, т.е. это место, где я стою, похоже на давно брошенный дом. Здесь ещё даже остались кое-какие вещи. Какие-то тряпки, вёдра – оцинкованные, почти новые. Рулоны каких-то не то обоев, не то утративших свою ценность чертежей. Вверх поднимаются полуразрушенные стеллажи. Похоже на склад или ангар. Но крыши нет. Сверху свободно падает снег. Стало совсем холодно. Планируют сухие снежинки. Земля под ногами окоченела и звенит как железная. У меня опять разыгрался насморк. Мёрзнут нос и щёки, а более всего – непокрытая голова. Какой же я идиот, что не взял шапку! В городе было лето? Это у нас – лето… Как я ни поднимаю, ни вытягиваю вверх воротник, как ни вдавливаю внутрь плаща свою взъерошенную голову – уши отмерзают, темя ломит. О, как ломит моё темя! Я перестаю что-либо соображать. И в тот самый момент, вдруг… Ну да! Вот почему я на самом деле собираюсь вступить в права мэра! А если они вернутся? Я сажусь передохнуть на большой и толстый рулон. То ли ковёр, то ли рубероид. От нахлынувшего озарения у меня даже согрелись уши, испарина выступила на лбу. Как бы не замёрзнуть! Но нет. Сейчас додумаю, и – в мэрию. Только надо додумать, чтобы на совершать ошибок. Вот что главное. А главная ошибка до этого заключалась в том, что я поддался