В этот теплый и пасмурный августовский день городок Старо-Павловск встретил их сонной, ленивой тишиной. Катю всегда поражало то, как отличается в таких подмосковных городках ритм жизни от столичного. Кажется, недалеко от Москвы, а жизнь иная. Поля, заросшие травой, деревеньки, леса и перелески, и вдруг — этакое «новорусское» чудо, замок из красного кирпича под медной крышей, более похожий не на жилой дом, а на роскошный лабаз. А затем — снова поля, коробчонки хрущевок какого-нибудь рабочего поселка, издыхающий по причине кризиса заводик, и снова — поля, лес. А за ним — городок: главная улица, где все еще целы старинные купеческие дома (деревянный верх, каменный низ), церковь, коммерческие ларьки вокруг площади тесным хороводом, гипсовый памятник «вождю», сиротливо торчащий на пятачке перед зданием бывшего райкома, стекляшка бывшей же городской пивнушки, где теперь красуется горделивая вывеска; «Казино Фламинго». И — безлюдье на улицах, затененных липами. Только белье на балконах пятиэтажек парусом вздувается на ветру, хлопает да из какого-нибудь открытого окна на третьем этаже доносится песня Киркорова «Зайка моя».

Но Катя отлично понимала: сонная тишина и безлюдье — отнюдь не следствие лени горожан. Просто, в Старо-Павловске, по улицам которого она сейчас проезжала, из четырех местных предприятий работает лишь одно. И безработное население в основном мотается на заработки в Москву, а летом живет за счет огородов.

Водитель лихо свернул в кривенький проулок. Справа пошло какое-то чахлое редколесье. Таким Катя и увидела городской парк «Водник»— цель их путешествия. Они притормозили у парковой карусели, полуразвалившейся и ржавой. Здесь уже стояли два милицейских «газика» и «Скорая». Однако врачам на этот раз спасать кого-то было уже поздно. Местную карету «Скорой помощи» задействовали просто как труповозку.

То, что сотрудники пресс-центра здесь явно лишние, Катя поняла по мрачному виду главы местной администрации, прибывшего на место по звонку прокурора. Происшествие в парке было неприятнейшим ЧП для «тихого» района. Это был сор, который явно не хотелось бы выносить из избы.

Общее напряжение витало в воздухе. Катя отметила: на таком месте происшествия все чувствуют себя словно не в своей тарелке — и сотрудники милиции, и прокуратуры, и эксперты, которые ко многому по долгу службы привыкают, и даже сам…

— Что за порода, не знаешь?

Катя вздрогнула — Колосов. У начальника отдела убийств, она давно заметила, вредная манера подходить неслышно и брякать что-то прямо в ухо! Правда, в тот миг она вряд ли услыхала бы чьи-то шаги. Все ее внимание было приковано к тому, что колыхалось на ветру над самой ее головой в кроне самого обычного дерева, росшего на вытоптанной, захламленной мусором полянке на задворках старой карусели. Колыхалась же на ветру толстая бельевая веревка, одним концом обвязанная вокруг ветки.

— Дерева порода не знаешь какая?

Колосов легонько отодвинул Катю в сторону, она мешала эксперту фотографировать эту самую веревку и сук. Свободный конец, болтавшийся в воздухе, был аккуратно обрезан. Катя знала: при осмотре места подобного происшествия, когда на скончавшемся налицо признаки механической асфиксии через повешение, веревку всегда обрезают, никогда не трогая и не развязывая узлов удушающей петли. Этого требуют правила осмотра: чтобы сделать верный вывод о том, что же произошло с умершим, является ли он злосчастным самоубийцей или жертвой чьего-то преступления, патологоанатому для исследования потребны и бездыханное тело, и веревка, и сама петля.

Труп уже сняли с дерева. И теперь именно порода этого дерева отчего-то так интересовала начальника отдела убийств.

— Это осина, Катя. — Колосов потрогал шершавый ствол. — Снова осина, надо же… Как это ты сказала мне в тот раз? Дерево Иуды?

Странно, что он вспомнил. Никита вообще на удивление много помнил из того, что дна ему говорила. Катя замечала это не раз. Вроде и не слушает тебя совсем, а сам… Про дерево Иуды она сказала ему в мае, когда в главке обсуждали гибель старо-павловского прокурора. На то место происшествия Катя не ездила. Колосов тогда сказал: «Он повесился на осине… надо же… Старая, гнилая, а рядом березы росли… Все ведь лучше бы, а?!»

Катя не могла ответить, чем лучше оканчивать жизненный путь в петле на белой березе, а не на горькой осине? Лишь сухо заметила, что если это и шутка — то дурная, а на осине еще Иуда повесился. Моя, есть притча такая евангельская. Видимо, несчастный самоубийца находился в таком состоянии, что ему было просто не до выбора «лучшего» дерева. Ее, помнится, тогда гораздо больше занимали ужасные подробности гибели семьи прокурора, а не смерть его самого. Решение уйти из жизни самому казалось хоть и не вполне понятным, но хотя бы закономерным после того, что он сотворил.

Но теперь замечание Колосова насчет дерева показалось ей странным: что он хочет этим сказать? Не то ли, что эта деталь наводит на размышления: в одном и том же городе в течение трех месяцев кончают с жизнью две весьма заметные, по провинциальным меркам, фигуры; прокурор и директор местного кирпичного завода. И в обоих случаях вешаются, избирая для этой цели осину — дерево Иуды. А ведь у прокурора Полунина имелся табельный пистолет. Пули, выпущенные из него, были извлечены патологоанатомом из тел его убитой жены и сына…

Катя все смотрела на болтающийся среди листвы обрезок веревки.

— Семья Ачкасова… Никита, с ними все в порядке? Они живы? — спросила она с запинкой.

— Угу. — Колосов прислонился спиной к соседнему дереву. — С ними ничего не случилось. Жена, сын… им еще утром сообщили. Я потом, возможно, к ним съезжу.

Катя хотела спросить, зачем ты туда сейчас поедешь? Но спросила другое:

— У Ачкасова было какое-то оружие? Дома или, может…

— В местном отделе зарегистрированными за ним числятся охотничье ружье и карабин иностранного производства. Кстати, подарок главы администрации к юбилею три года назад. Пятьдесят ему стукнуло. Оружие дома, уже проверили, в целости и сохранности. А тут у нас, — Колосов окинул взглядом дерево, — осина. На тело что ж не идешь взглянуть? Не, любопытно, что ли?

— Никита, ведь это точно самоубийство? — Катя заглянула ему в лицо. Озадаченным начальник отдела убийств не выглядел. Скорее мрачным и усталым. Господи, он всегда прикидывается мрачным. Маска у него такая для солидности, дабы молодость скрыть. «Каменный лик, скупая мужская улыбка». Странные существа мужчины, ей-богу. Все строят из себя кого-то.

И все же подумать тут есть над чем: начальник отдела убийств — фигура архизанятая, и вот лично и срочно явился на это место происшествия; вроде бы по всем признакам первоначальным — бесспорное самоубийство. Может быть, он знал этого директора Ачкасова? Ведь и с прокурором Полуниным он определённо должен был встречаться…

Сама Катя о прокуроре Полунине знала лишь то, что он был переведен в Подмосковье из соседней области и не проработал в Старо-Павловске и двух лет. А про этого Ачкасова слухи и вообще были…

— Почему ты не отвечаешь, когда як тебе обращаюсь? — спросила она. — Ты что, не желаешь со мной говорить?