Как следствие, соображения о благополучии населения в районах партизанских действий не являлись препятствием для проявления крайней жестокости в борьбе с партизанами. Нацистское руководство иногда признавало желательность укрепления сотрудничества с местным населением ради достижения своих военных целей. Однако ограничения, которые Гитлер налагал на такое сотрудничество, наводят на мысль о недостаточной «рациональности» в ведении Гитлером войны. Вплоть до того момента, когда война уже была практически проиграна, он отказывался дать разрешение вооружать бывших советских граждан (за небольшим исключением) даже для борьбы с советским режимом. С большой долей уверенности можно утверждать, что даже на ранних этапах попытка массового призыва на военную службу местного населения оккупированных территорий не имела бы решающего значения, ибо главные сражения были проиграны немцами (в результате недостатка материальных ресурсов и ряда других факторов) задолго до того, как славянские антикоммунистические армии могли стать реально действенной силой.

В сочетании цели Советского Союза и Германии создали положение, при котором беспримерные по своей жестокости меры стали нормой как при проведении партизанских операций, так и в борьбе против партизан. Нацистская доктрина превозносила использование насилия и с подозрением относилась к любому, кто проявлял склонность к милосердию. Для немецких войск, ведущих борьбу с партизанами, жестокость стала не только нормой, но и правилом. Если у части командиров противостоящих партизанам сил, в особенности у младших армейских офицеров, и наблюдалось стремление к проявлению сдержанности по соображениям целесообразности и гуманности, то у других садистские наклонности к проявлению ничем не оправданной жестокости и уничтожению вели к крайностям, выходящим даже за рамки поощрявшихся официальной политикой[5]. За исключением отдельных случаев проявления садизма, действия советских партизан диктовались не желанием причинять страдания, а пренебрежением ими как «необходимостью» для достижения военных целей. Однако часто на практике различие между этими двумя видами мотивации четко не прослеживалось.

Своеобразие целей противоборствующих сторон определило особый характер партизанской войны на оккупированных территориях СССР. К тому же – как будет показано в последующих разделах этой главы – множество других особенностей, таких как условия местности, роль хозяйственной деятельности и наличие вооруженных сил, способствовали тому, что опыт советских партизан может считаться единственным в своем роде. Поэтому вполне понятно, что ряд авторов были склонны умалять важность советского опыта для понимания более поздних по времени партизанских операций[6]. Можно согласиться, что различия между советским партизанским движением и партизанскими движениями националистического и даже коммунистического толка в слаборазвитых тропических странах столь велики, что не представляется возможным сделать большое количество обобщений применительно к ним. Но во многих случаях ярко проявляющиеся различия способны сделать сравнение весьма полезным. Более того, отнюдь не является очевидным, что в будущем партизанские движения будут действовать в условиях, характерных для «национально-освободительных» партизанских движений 1950-х годов. Последние, во всяком случае в самом начале, были намного хуже обеспечены современными средствами ведения войны, чем противостоящие им силы. Но, как будет показано ниже, советские партизаны часто были лучше оснащены легким стрелковым оружием и имели значительную поддержку с воздуха. Существует вероятность возникновения ситуаций, когда подобный «технический паритет» между партизанскими и антипартизанскими силами может возникнуть в будущем.

Одна из таких ситуаций – по всей видимости, весьма отдаленная – партизанская война после нанесения мощных ядерных ударов. Если вообще можно представить себе подобную войну, то в ней могут принимать участие относительно хорошо оснащенные партизаны, ведущие борьбу с «оккупационными» силами, едва ли имеющими лучшее вооружение. Значительно более вероятной явилась бы ситуация искусственно ограниченной войны. Нетрудно представить себе условия, в которых противники выразят молчаливое согласие ограничить действия авиации определенным районом; таким по существу и был Корейский конфликт 1950–1953 годов. Если оказывающей поддержку партизанам стороне удалось бы добиться паритета или получить преимущество в воздухе на ограниченной территории, то оснащение и методы действий партизан во многих важных отношениях стали бы напоминать ситуацию в Советском Союзе. В таких ситуациях, как восстание коммунистов в Греции в 1946–1949 годах и наступление вьетнамских коммунистов в 1954 году, попыткам усиления коммунистами поддержки партизан с воздуха несомненно воспрепятствовали и техническое превосходство в воздухе Запада, и угроза применения ядерного оружия. Подобные факторы, разумеется, нельзя предусмотреть для всех возможных в будущем ситуаций.

Каким бы полезным ни оказалось изучение опыта советских партизан для понимания нетрадиционных методов ведения войны, оно, по твердому убеждению автора, является куда более полезным для получения более глубоких представлений о сущности советской системы. Поскольку суть этих представлений будет более подробно представлена в главе 3 данной части, здесь лишь необходимо подчеркнуть их важность. В период с 1918 года до начала 1930-х годов советская система являлась относительно открытой для стороннего наблюдателя. Приезжавшие с Запада люди могли вполне свободно передвигаться по стране. Почти не существовало ограничений на контакты отдельных советских граждан с иностранцами. Режим публиковал большое количество информации (например, подробные сведения о переписи населения 1926 года). В избытке имелись свидетельства о разногласиях в официальных кругах, порой они даже принимали вид публикуемых в печати дебатов на партийных съездах. Многое об истинном характере советской политики стало известно от расходящихся во взглядах с режимом крупных политических фигур, таких, например, как Л. Троцкий. В совокупности все эти источники информации обеспечивали, пусть и не вполне отвечающую всем требованиям, основу для объективного анализа советской системы. После смерти Сталина в 1953 году наблюдалась тенденция к появлению новых доступных источников информации.

Прошедшие с начала 1930-х годов двадцать лет представляют собой пробел в наших знаниях о советской системе. Но именно за эти годы находившийся в зародыше в начале 30-х годов режим превратился в развитую тоталитарную коммунистическую систему. Поэтому любые сведения, относящиеся к этому периоду, являются крайне важными.

Недавно появились две крупные научные работы, в основу которых положено множество уникальных материалов, относящихся к периоду, предшествовавшему вступлению Советского Союза во Вторую мировую войну. Работа Мерл Фейнсод «Смоленск под властью Советов»[7]представляет собой подробный анализ многотомной отчетности о деятельности провинциальной партийной организации. В книге раскрывается динамика взаимодействия институтов власти и приводятся неопровержимые документальные свидетельства обширного набора практикуемых советским режимом методов. Работа Алекса Инкелеса и Раймонда Бауэра «Советский гражданин»[8]основана на опросах более двух тысяч бывших советских граждан, большая часть которых покинула Советский Союз на ранних этапах Второй мировой войны. Если работа Фейнсод рассматривает советскую систему главным образом с позиции пользующегося ее привилегиями «обитателя», Инкелес и Бауэр рассматривают систему снизу и пытаются разобраться, каково ее влияние на простого гражданина. Данные печатные труды прекрасно дополняют друг друга и намечают нечто вроде основной линии для оценки изменений, произошедших за последние годы в советской системе.