одной бывшей республике, в одночасье ставшей «самостийной и незалежной» страной, правда никогда до этого не знавшей государственности, невзирая ни на что, через много лет все равно вернулся в родную гавань.

Скажу о себе. Я никогда не сомневался, что рано или поздно это возвращение произойдет.

Но то, что все произошло так бескровно и неожиданно для всего мира, ставит это деяние в один ряд с деяниями Великой императрицы Екатерины Второй.

Мне всегда нравились улицы нашего приморского города с белоснежными красивыми зданиями, возведенными из инкерманского камня, с тенистыми балконами увитыми виноградом…

В советские времена на улицах было изобилие наглядной агитации: плакаты с лозунгами «Слава КПСС!», «Вперед к победе коммунизма!» висели в каждом городе. В каждом городе, и в нашем тоже, была улица Ленина. На одном из домов этой улицы висел огромный плакат, на котором Владимир Ильич Ленин, глядя на пешеходов, вытягивал руку в характерном жесте, и, если смотреть вдоль его руки, взгляд упирался в пивной ларек у стены соседнего дома, а на плакате слова Ильича: «Верной дорогой идете, товарищи!»

Ничего, кроме смеха это не вызывало, но плакат висел на улице несколько лет.

В свободное время частенько бывал в кино. У меня вызвали сильные чувства трагические судьбы героев ставшего позже культовым французского фильма «Мужчина и женщина», где в главных ролях снимались Жан-Луи Трентиньян и Анук Эме. Он — мужчина, профессиональный автогонщик. Она — красивая, умная женщина. У каждого из них было свое, с привкусом печали, прошлое. Эмоции и переживания героев этого фильма как будто проникали с экрана в мою жизнь, в мою душу…

Фильм завораживал чистой красотой в каждом своем моменте — в развевающихся на ветру волосах героини, в пересекающихся взглядах, в руках, робко тянущихся навстречу друг другу… Этот фильм — повесть о любви, реалистично поставленный и смотревшийся на одном дыхании, был созвучен моим переживаниям, в те дни.

Очень нравился мне и другой французский фильм — «Искатели приключений» с Аленом

Делоном, Лино Вентуро и Джоанной Шимкус, ошеломивший тогда советских зрителей.

Иногда мы слушали новые пластинки в гостях у моего приятеля — души нашей компании — студента-медика, мы его так и звали Студент, когда его мамы не было дома. Студент слыл большим знатоком английских и американских рок-групп, коллекционировал пласты, и у него была отличная стереоаппаратура. Он водился с «фарцой» и через них доставал новейшие «не запиленные» пластинки.

Их уютная однокомнатная квартира, обставленная с большим вкусом, с огромным ковром на полу, являлась для нас тогда теплым и интеллигентным прибежищем, где можно было спокойно покурить (ребятам — на балконе, девчонкам — в комнате), выпить вина, потанцевать, сняв обувь, босиком. Танцы босиком, в полумраке настенного бра, это совсем другие танцы, чем на танцплощадке.

Студент брал пласт, так называли тогда граммофонные (виниловые) пластинки с записями зарубежных групп и исполнителей, как правило, средним пальцем одной руки и одним пальцем (средним же) другой и аккуратно ставил на стереопроигрыватель. Алмазная игла автоматически на микролифте медленно опускалась на пластинку, раздавалось легкое шуршание, если пласт был «не запиленный», и из разнесенных колонок звучала музыка со стереоэффектом от которого мы, расположившись на полу, на ковре, «кайфовали» больше всего.

Это слово — «кайф» («кейф») — было в те годы очень популярно. Тогда в десятках вариантов говорили: «кайфовать», «получать кайф», «в кайфе», «под кайфом», «кайфовый»… Слово это было похоже на английское, хотя появилось в русском языке еще в начале XIX века, из рассказов путешественников по Востоку и Египту: «Путешественники знают, сколь многосложное значение имеет выражение кейф на Востоке. Отогнав все заботы и помышления, развалившись небрежно, пить кофе и курить табак называется делать кейф. В переводе это можно было бы назвать наслаждаться успокоением».

Действительно, мы наслаждались и табаком, и вином, и музыкой и общением. Музыкальные новинки бешено модных «Битлов», «Роллингов» и других групп придавали нашим посиделкам «богемный» оттенок.

Обычно на журнальном столике располагалась открытая пачка «БТ» — для ребят, а для девчонок — «Марлборо» или «Мальборо» — кому как нравится. Сигареты «БТ» были лучшими, среди поставлявшихся тогда в Союз болгарских сигарет, таких, как «Шипка», «Опал», «Интер».

Пили в основном красное крепленое вино, иногда белое… Предпочтение отдавалось портвейну «Южнобережному», портвейну «777» — в народе «три семерки», «Агдаму» или, в крайнем случае, шел «Вермут» — «вермуть», с ударением на втором слоге «муть», как мы шутили. Под сигареты и вино, кружившие головы, велись интересные, временами задушевные разговоры…

Заканчивался 1967 год. Год моего окончания средней школы. Год, когда страна грандиозным парадом отметила 50-летие Октябрьской революции, официально перешла на пятидневную рабочую неделю с двумя выходными, когда началось телевещание с Останкинской башни — самого высокого на тот момент сооружения в мире, когда из телецентра на Шаболовке стало вещать цветное телевидение и был налажен серийный выпуск цветных телевизоров, а на экраны вышла веселая кинокомедия «Кавказская пленница», до сих пор пользующаяся у зрителей фантастической популярностью…

К слову сказать, именно в этом 1967 году на Западе в закусочных «Макдоналдс» впервые появился бутерброд «Биг-Мак». Он стал настолько популярен, что по нему со временем стал определяться паритет покупательной способности в мире — индекс «Биг-Мака».

Быстро пролетела недолгая южная зима 1968 года, и наступила весна. Я начал готовиться к поступлению в Военно-Морское инженерное училище. С детства я знал свое призвание. Отец мой был морским офицером. Жизнь моя проходила в приморских городах, где базировались корабли, на которых служил отец, а когда чтение стало любимым занятием, книги о море и кораблях стали моим любимым чтением.

Родился я в городе, который раньше назывался Императорская Гавань, на берегу Татарского пролива, отделенного островом Сахалин от просторов Тихого океана. Родители вспоминали, что после выписки из родильного дома маму и меня — новорожденного — доставили домой на полуостров Меншиков командирским катером. В каюте было душно, и мама, держа меня на руках, вышла на палубу подышать. Погода была ветреная, катер качало, и брызги, срывавшиеся с гребешков волн, попадали на меня. Так, во время своего первого в жизни путешествия я, как шутили мои родители, «оморячился» — омыло меня, что называется, в морской купели тихоокеанской волной.

В этом было что-то мистическое. Не каждому новорожденному суждено первые в своей жизни часы провести на командирском катере, по пути к дому — базе торпедных катеров. Не «судеб ли морских таинственная вязь» уже тогда начала плести узоры, сплетая из них мою будущую, связанную с флотом, судьбу?

Вырос я в семье флотского офицера, поэтому вопроса «кем быть?»