— Я читал. Я всю вашу газету прочитываю.

— И что?

— Конечно, не «Юманите диманш».

— А ты откуда знаешь?

— Я раньше покупал. Красивая.

— Картинки, что ли, смотрел?

— Точно. И со словарем читал.

— Ты кто вообще?

— А по мне не видно?

— По виду ты слесарь.

— Точно. Пятого разряда.

— С «Сокола».

— С него родного.

— Так у вас же своя поликлиника и больница в области.

— Была.

— Все ясно.

— Еще не все. Тебе бы постель переменить.

— Я же только лег.

— Я в кромешном смысле.

— Не понял.

— У тебя койка несчастливая. Она раньше в другой палате стояла. У тяжелых. Два жмура. На ней никто не хотел спать. Тогда распорядились сюда переставить. Здесь летальных исходов не наблюдается.

— Ну и что?

— И сразу жмур.

— То есть?

— Мужчина в полном расцвете лет. Заражение. Обширный абсцесс.

— И теперь я здесь? Четвертый?

— Пятый.

— То есть?

— На койке этой еще медсестра кончилась. Давно, правда.

— От заражения?

— От любви. Таблеток даванула. Ты, стало быть, пятый.

— Спасибо на добром слове.

— Как только привставать можно будет, мы тебя перетащим. Силовым способом. Иначе никто не позволит. А тут самозахват.

— Накажут.

— Кто тебя накажет?

— Костя.

— Тут повыше Кости есть начальники. Думаю, завтра к вечеру тебя аккуратно переведем. Если койка будет. Одна пустая.

— А если не будет?

— Дождемся момента.

— Так другой кто-то будет на плохом месте.

— Другой пусть. А тебе еще статьи писать. Хочешь, я туда лягу?

— Нет, зачем? Тебе на «Соколе» трудиться. Когда станки запустят.

— Думаешь, запустят?

— А куда они денутся? Военная угроза приближается. Противостояние.

— Вот это по-нашему. По-рабочему.

Потом была ночь. Желнин от укола отказался. Ему было намного легче, чем до операции. То, что он принимал за неполадки в желудке, оказалось гораздо проще и устранимее. Теперь только нытье в распоротом и сшитом боку, не боль уже, а так — предчувствие скорого освобождения от нее.

Ночь как ночь. Разнообразный храп и постанывание. Те, кто ходит, путешествуют по всегдашней необходимости в конец коридора, возвращаются, укладываются, от этого просыпаются другие, опять засыпают, но кто-то проходит по коридору, и все начинается сначала. Больница.

Утром Желнина осмотрел Костя, отчего-то развеселился, спросил сестру о температуре, подержался за спинку кровати, чего-то той же сестре велел и отправился по другим неотложным делам.

Судьба благоволила к заговорщикам. Часов около восьми вечера, после обхода, с помощью Мощеного Михаила (бывают же чудесные фамилии), говоруна в красной майке, он привстал, оказался на ногах и медленно, аккуратно, едва переставляя ноги, перешел на другое присутственное место, где так же со всеми предосторожностями улегся. Затем аккуратно выпил глотка два теплого, несладкого чая. Новое место ему неожиданно понравилось. Он лежал лицом к окну, уже давно стемнело, и падающий снег переливался в бликах близких фонарей.

Ночью дежурила другая смена, и на нехорошее место положили какого-то молодого мужика, студента, крупного и совсем недавно бывшего розовощеким. Маневр можно было считать успешно завершенным.

…Парень очнулся часов около пяти. Желнин даже совершенно точно потом смог назвать время. Он уснул только что, проснувшись, не мог понять, сколь долго маялся в предбаннике сонном, в прихожей непостижимого, дающего нам отдохновение и Знаки…

Белых халатов давно никто в больничке не носил. По какому-то гуманитарному каналу, вместе с пайками и лекарствами, пришли халаты цвета морской волны. Униформа. «А что, если бы всех врачей, нянечек, медсестер и поварих одеть в кумачовые халаты?» — подумал Желнин и рассмеялся от лихого видения. А сон ему снился какой-то мутный, непонятный, хотелось одновременно и забыть его, и вспомнить, потому что был он каким-то образом важен. А очнувшись, он увидел белое пятно в палате, то есть халат столь милый и привычный. Он еще не всех знал в больничке. Это, должно быть, какой-то новый дежурный врач или медбрат. Свет в палате он не зажигал, только дверь приоткрыл, отдернул еще слегка занавеску, и свет фонаря ближнего упал на тумбочку, подушку, руки ночного повелителя спящих и бодрствующих, ждущих выздоровления. Ночной смотритель, ангел белый, обломил колпачок на ампуле, тонкое жало шприца и фонтанчик невидимый поднял на уровень глаз, похлопал лежащего по плечу, рукав ему слегка подзакатал, сделал укол, аккуратно сложил ампулку пустую, шприц, ватку в чемоданчик. Потом пощупал лоб пациента, пульс посчитал, удовлетворенно хмыкнул, оглядел палату и так же аккуратно вышел, затворив за собой дверь. Потом Желнин уснул уже основательно и проснулся только часу в десятом. Разносили завтрак. Ему поставили на стул теплый чай, полстакана кефира. Чай он выпил не торопясь и стал ждать дальнейшего исполнения желаний. То есть срастания шва, рентгена, последующего удаления нитки, которое должно было произойти уже потом, после того, как он покинет это богоугодное заведение. Потом ему был положен бюллетень, но это для настоящей халтуры не помеха. А три материала он должен был сделать к концу месяца. Писал он легко и интересно. Копейка водилась не обильная, но и не совсем маленькая. Приступ аппендицита, неожиданный, несвоевременный, но от сумы да от тюрьмы…

На этот раз обход проводил главврач Малахов, Андрей Константинович, и сразу стало ясно, почему все здесь смешливые и ироничные. Каков начальник, таковы и остальные. Лет шестьдесят было главврачу, и ему вовсе не нужно было ощупывать и разглядывать пациентов. Ему достаточно было на них поглядеть. Например, такие запростецкие и пустяковые пациенты, как те, что оказались собраны в этой палате номер три. Потому Андрей Константинович, вполуха слушая Костю и оглядев быстренько всех пятерых, только возле Желнина задержавшись, прямиком отправился к коечке ночного новичка, где мгновенно обнаружил, что тот мертв. А наверное, не главврач на утреннем обходе должен обнаруживать мертвеца в «легкой» палате. Мощеный сделал знак Желнину, схватился за голову, потом руки развел.

Смерть в больнице — дело заурядное. Но на этот раз все происходило не совсем так, как всегда. Прежде всего, о том, что произошло, Желнин с Мощеным догадались только по некоторым репликам. Остальные три их товарища по несчастью существовали будто в другой реальности и ничего не поняли вовсе. Один лакал бульон, другой жевал что-то из передачи, а третий и вовсе спал.