Османской империи в 1908 году, они заказали за границей новые военные корабли и добились международного разрешения на введение их в бассейн Черного моря. Это вынудило и Россию строить свой Черноморский флот в южных портах, не имевших, однако, вплоть до 1911–1912 годов столь мощных верфей, а даже и с появлением таковых – ввиду малой скорости работы на них – не имевших возможности на равных конкурировать с западным и центральноевропейским судостроением[5]. Таким образом, режим Черноморских проливов самым критическим образом оказывал влияние на национальную безопасность Российской империи.

С экономической точки зрения проливы составляли конкуренцию северным судоходным маршрутам из Санкт-Петербурга; ко времени же Сазонова значение Черноморского пути возросло еще сильнее, в особенности по причине роста экспорта нефти, марганцевой руды и угля с юга России[6]. В период с 1906 по 1913 год на южные порты приходилось в среднем 26,1 % от внешнеэкономической деятельности Российской империи, в то время как на балтийские – 30,4 %. Но, что еще важнее, если через северные порты шла большая часть импорта страны, то черноморские порты выступали главным очагом ее экспорта – как раз в то время, когда правительство старалось экспортировать как можно больше, чтобы иметь возможность импортировать критически важные технологии. Полное закрытие турками навигации по проливам в апреле-мае 1912 года в ответ на итальянское нападение на Дарданеллы в ходе Итало-турецкой войны (см. главу вторую) вынудило Россию еще более обеспокоиться безопасностью своей столь уязвимой связи со Средиземноморьем.

Все возрастающее экономическое значение проливов привлекло внимание не только государственных чинов, но также и общественных деятелей и групп. Произошедшие после революционных событий 1905 года конституционные изменения предоставили общественным движениям прежде отсутствовавшее у них право голоса в государственных делах. Издавна русское общество интересовалось судьбой Константинополя – главной обители восточного христианства с одной из наиболее почитаемых православных церквей – собором Святой Софии, уже несколько столетий как обращенным турками в мечеть. То была заветная мечта русского православия: освободить Константинополь, вновь водрузить на законное место крест над Софией, утвердив раз и навсегда Российскую империю в качестве преемницы Византийской. По мере роста коммерческого оборота в южных портах все большее значение приобретали и сами проливы. После 1905 года занимавшиеся торговлей и финансами получили возможность – и охотно пользовались ею – донести свою позицию с трибуны нового представительского органа страны – ее Государственной думы, равно как и со страниц более свободной и смелой, чем прежде, прессы, бурно развивавшейся в предвоенные годы. Все эти люди давили на правительство, требуя обезопасить для себя эту важнейшую морскую артерию, когда что-либо угрожало ее закупоркой; когда же разразилась война, к требованиям взять под контроль проливы добавился и Константинополь – в награду за понесенные в войне потери и в целях обеспечения будущих интересов России[7].

Были заинтересованы в проливах также и иные великие европейские державы. Традиционным визави России в регионе являлась Великобритания, однако к началу XX столетия ряд факторов снизил ее опасения касательно влияния России на ее сообщение с Индией. Так, Франко-русский союз означал, что теперь война с Россией обернется также и войной с Францией. Новое военно-стратегическое равновесие снизило роль Черноморских проливов, поскольку даже в случае их закрытия французский флот все равно угрожал бы королевскому. Кроме того, тщательнейшим образом продуманная морская доктрина, вкупе с прочными позициями, занятыми в Египте, позволяли Адмиралтейству Ее Величества меньше тревожиться за безопасность азиатской части Британской империи. Некоторые дипломаты уже тогда связывали британские позиции в Персии с российскими позициями в Константинополе, однако отчетливая готовность к размену проявилась лишь с началом Первой мировой войны [Monger 1963:116–117, 294–295; Neilson 1995а: 114–115, 233, 284; Miller 1997, pt. 3 «Oil»].

Французские власти, со своей стороны, были куда более озабочены финансовым положением Турции, а также своими интересами в регионе, ныне являющемся территорией Сирии и Ливана [Keiger 1983: 74]. Французы десятилетиями инвестировали в различные турецкие предприятия – от сельскохозяйственных и легкой промышленности до горнодобывающих и инфраструктурных, – благодаря чему обладали крупными, часто контрольными пакетами акций. Так что Париж весьма чувствительно относился ко всему, что могло бы задеть турецкое правительство, поставив под угрозу как французское влияние на него, так и французские инвестиции – в особенности если в результате в выигрыше оказывалась Германия. Франция также надеялась, что проливы останутся закрыты для русских кораблей, дабы не нарушать сложившийся баланс сил на море, что неминуемо произошло бы, сумей Россия закрепить на Черном море свой флот [Fulton 1984]. Франко-русский союз, заключенный за два десятилетия до начала Первой мировой войны, оказался для России даже более серьезной препоной, чем ее давний противник – Великобритания.

Германии и Австро-Венгрии Османская империя представлялась потенциальным партнером в сдерживании российской экспансии, ограничивающим ее панславистскую деятельность, поскольку все три державы лишь теряли в случае успеха России. К тому же Турция являлась ареной колониальной активности Германии, уже не тешившей себя грезами об «Африканской империи». Германия вкладывала серьезные средства в железнодорожные проекты – ив первую очередь магистраль Берлин – Багдад, – посредством которых чаяла распространить на слабеющую Османскую империю как экономическое, так и политическое влияние [Trumpener 1984; Wolf 1936]. Австро-Венгрия испытывала к туркам гораздо более сложное отношение, чем Германия: она выступала против раздела Османской империи, и в значительной степени оттого, что Россия, скорее всего, выиграла бы куда больше от аннексии проливов и территории Армении, чем от каких-либо иных территориальных приобретений; более же всего Австрия была заинтересована в турецкой помощи в сдерживании балканских государств [Bridge 1984]. Таким образом, любой шаг России оказывался чреват вероятным насилием в дальнейшем.

Историография вопроса

Если влияние Черноморских проливов на политику Российской империи и нечасто оказывалось центральной темой исторического исследования, то хотя бы мимоходом «вопроса о проливах» касались весьма многие работы, посвященные причинам и ходу Первой мировой войны. Отчасти из-за острых дебатов по поводу вины Германии в разжигании войны, отчасти же из-за того, что с началом войны дипломатические маневры уже более не представляли такого интереса, – так или иначе, зачастую обсуждение внешней политики Российской империи относится именно к довоенному периоду, хотя примечательные и важные дипломатические шаги, предпринятые во время Первой мировой войны, также не были оставлены историками без внимания. Но довольно редко оба этих периода – и довоенный, и непосредственно военный – рассматривались учеными вместе. По причине же подобного разделения из виду упускались важнейшие причинно-следственные связи (равно как и отсутствие таковых), которым и посвящено настоящее исследование[8].

В первые послевоенные десятилетия западная и советская