Тесса помнила. В школе Вестдаун, куда мать отправила их с Фредди осенью 1933 года, она продержалась всего полтора месяца. С самого первого дня Тесса поняла, что это место не для нее, однако постаралась побыть там подольше, чтобы убедиться, что Фредди справится без нее. Теперь, по прошествии трех лет, у нее в памяти осталось только то, что в школе постоянно надо было торопиться и делать всякие бессмысленные вещи с очень большой скоростью.

Покинув Вестдаун, Тесса поселилась в Лондоне и начала работать манекенщицей. Поначалу она жила в скромном пансионе, однако по мере того, как ее карьера набирала обороты, она стала снимать квартиры, с каждым разом все более дорогие. Ее нынешняя квартира в Хайбери была потрясающей: с гигантской гостиной и роскошной ванной. Тессе нравилось в Лондоне, однако воспоминания, периодически возвращавшиеся к ней, заставляли ее тосковать по прежней жизни. Сейчас она подумала про замерзшее озеро в Женеве: как она скользит на одной ноге, оставляя на льду тонкий росчерк своего конька.

Взглянув на тарелку, она увидела, что там остались только ломтик бисквита с сиропом и кусочек печенья, и заказала еще. Им принесли свежего чаю, и Тесса закурила сигарету.

Фредди пожирала глазами шоколадный эклер, поэтому Тесса сказала:

— Не стесняйся, бери.

— Он же твой!

Тесса покачала головой.

— Мне нельзя. Надо думать о фигуре. Кому нужна толстая манекенщица?

— Можно мне сигарету?

— Нет, дорогая. Только после семнадцати.

— А ты дашь мне повести машину?

— На тихой дороге, если не будет скользко.

На обратном пути из Оксфорда Тесса разрешила Фредди сесть за руль ее маленького красного «MG»[1]и прокатиться по узкой извилистой дороге к Вестдауну. Она как никто понимала сестру, которой не терпелось попробовать все — водить машину, курить, пить шампанское, ходить в ночные клубы, — однако старалась сдерживать ее порывы. В целом мире друг у друга остались только они. Отправляя их в Англию, мама сказала: «Прошу, присматривай за Фредди вместо меня, дорогая». «Как в каком-то слезливом викторианском романе», — иногда с раздражением думала Тесса, однако слово есть слово, и она была полна решимости его сдержать.

В школьной раздевалке Фредди повесила на крючок свое пальто и шапку.

— Если тебе что-нибудь нужно… — начала Тесса.

— Ничего, спасибо.

— Я пришлю тебе шампунь и тальк. У меня осталась целая куча после съемок для «Коти».

— Супер!

— И что-нибудь вкусное из «Фортнума».

— Умоляю, иначе я умру с голоду.

Раздался звонок. Фредди расправила форменный фартук, снова превращаясь в прилежную ученицу.

— Ладно, мне надо бежать. — Она обняла Тессу. — Спасибо, что приехала. И спасибо за чай.

Коньки Фредди лежали на полке под крючками для пальто. Тесса спросила:

— Можно я возьму их покататься?

— Конечно. Только потом положи на место, а не то я получу замечание.

Они снова обнялись, а потом младшая сестра — сдержанная, подтянутая, темноволосая и худенькая, в темно-синей школьной форме и нелепых туфлях с тупыми носами — выскочила из раздевалки и быстро зашагала по коридору.

Тесса взяла с полки коньки и вышла из школы. По темно-лиловому небу плыла, окруженная светящимся нимбом, полная луна. Пруд в заросшей ложбинке за стадионом и теннисными кортами. Школы оттуда не было видно — ее закрывали разросшиеся деревья. С другой стороны серо-зеленой волной поднимались вверх пологие холмы.

Тесса присела на скамейку зашнуровать коньки. Потом осторожными шажками подошла к берегу пруда и поставила одну ногу на лед. Навыки вспоминались быстро: как отталкиваться и скользить, как поддерживать равновесие, как переносить вес тела с одной ноги на другую. Пара кругов — и она опять обрела уверенность.

В одиночестве скользя по льду в сгущающихся сумерках, Тесса ощутила восхитительное чувство полной свободы. На ней был приталенный черный шерстяной жакет, отороченный кроличьим мехом, и расклешенная юбка из той же ткани — идеальный костюм для катания на коньках. Из-под черного бархатного берета рассыпались по плечам длинные светлые волосы, взлетавшие в воздух, когда она начинала кружиться. Увлекшись, Тесса позабыла обо всем на свете — о своей работе, о предстоящем ужине с Падди Коллисоном, — полностью отдаваясь упоительному одиночному танцу.

Майло Райкрофт предпочитал держаться подальше от дома, когда его жена, Ребекка, готовилась к вечеринке. У него создавалось ощущение, что он ей мешает, путается под ногами, кроме того, он терпеть не мог пыль и всяческие перестановки.

Он решил захватить собаку и прогуляться по холмам. День был ясный, но холодный. Майло любил ходить пешком; ему нравилось двигаться, любоваться пейзажами, и зачастую после неудачного утра прогулка помогала ему собраться с мыслями, подсказывала новые идеи и возвращала вдохновение. Некоторые писатели копались в саду; он предпочитал ходьбу. Как-то он упомянул об этом в интервью, и журналист, не отличавшийся полетом фантазии, предложил сделать его фотоснимок на прогулке. Фотограф ворчал, волоча свою камеру и штатив по глинистой тропинке, однако снимок, опубликованный вместе с интервью в Литературном приложении к Таймс, оказался очень удачным, и с тех пор, бродя с собакой по холмам, Майло представлял себя таким, каким увидел на снимке, — в длинном черном пальто, со светлыми волосами, разметавшимися на ветру (он редко надевал шляпу, хотя Ребекка упрекала его за это); как он шагает по полям и преодолевает перелазы, а впереди летит стрелой его верный пес.

Была середина января, самое холодное время. Майло шел мимо пашен, медленно, но неуклонно забиравших вверх. Земля с замерзшими бороздами напоминала темно-коричневый рубчатый вельвет. Вода в канавах застыла, превратившись в желтовато-зеленый лед, каждая травинка, каждый стебель камыша были покрыты изморозью. Его спаниель Джулия, с длинной шелковистой бело-рыжей шерстью, бежала вперед, выпуская из носа облачка пара.

Где-то внутри у него уже зарождалась будущая суровая, мощная поэма об Оксфорде в середине зимы; шагая по тропинке между полями с одной стороны и березовой рощей — с другой, Майло попытался сочинить первую строфу. Поэзия, к которой он недавно обратился, была для него новым поприщем; до этого он писал только романы. Деревья расступились; тропинка достигла вершины холма. Майло остановился, прикурил сигарету и огляделся вокруг. Этот вид всегда поднимал ему настроение. Холм возвышался над долинами в голубоватой дымке, из которой сверкали серебром шпили церквей. Он решил пройти не меньше шести миль. Майло уже представлял себе, как на вечеринке ненароком бросит: «О, утром я написал стихотворение, а вечером пешком прошел шесть миль». Ему нравилось считать себя человеком гармоничным, развитым и умственно, и физически. Многие писатели выглядели сутулыми и неопрятными; он пообещал себе, что никогда не станет таким.