Но сами знаете, как это бывает. Нас послали учиться в разные университеты, несмотря на все наши махинации со школьными анкетами и вычурную ложь, сплетенную для родителей. Я училась в Кембридже, изучала археологию и антропологию, встретила Макмиллана, младшего научного сотрудника, за которого впоследствии вышла замуж. Линдси уехала в Суссекс, обосновалась в стильном жилище с коваными балкончиками. Она встретила другую женщину, с которой, как она мне сказала, “пошла до конца”. Как можно “пойти до конца” с другой женщиной? Это было страшное предательство. Если бы она встретила другого мужчину, задело бы меня так сильно? Я никогда этого не узнаю. У Линдси не было мужчин. Тогда я дулась целый семестр, не отвечала на открытки, письма, звонки, цветы.

Помирил нас Макмиллан. Он сказал, что помолвка — не повод забывать старых друзей. В конце концов, брак — только часть жизни. Может быть, самая главная, но не единственная. И мы встретились в модном ресторанчике в Сохо, который всем нам был не по карману. Я познакомила Линдси с Макмилланом, а другая женщина не пришла. Так что теперь Линдси могла чувствовать себя обиженной.

Но как она была прекрасна — все такая же стройная и высокая, но с чуть округлившимся лицом, в обтягивающем черном топе. Когда она сняла жакет, соски отчетливо обрисовались под тонким спортивным лифчиком. Мои бедра сладко сжимались во влажной надежде, пока я поглощала суп из моркови с кориандром, щедро сдобренный сливками. Макмиллан прочитал свою первую лекцию о раннем поселении греков в Восточном Средиземноморье, элегантный доклад о современных исследованиях и последних находках. Линдси была рассеяна и вежлива. Я заметила, что она почти не накрашена, и ногти ее подстрижены коротко. Я сжала ее пальцы, когда мы прощались, уговариваясь о скорой встрече, но не назначая точной даты. Она не ответила на мое тайное пожатие. И тогда я поняла, что наш роман окончен.

Я переворачиваюсь на живот. Легкий морской ветерок колышет белые занавески — тонкое кружево, машинная вышивка: сатир и нимфа, мужчина преследует женщину, завитки его кудрей, его козлиные ноги, гротескные в своем изяществе, она оглядывается, подстрекает его взглядом. Я крепко, до боли, зажмуриваю глаза. Как это было, Линдси? Все взгляды скрещивались на тебе, вечер за вечером. Тебе нравилось быть у всех на глазах? Кто наблюдал за тобой? Кто планировал с таким умом, с такой мстительной изобретательностью твою скандально публичную смерть?

Линдси де ла Тур. Она взяла девичью фамилию матери в порыве феминистского отторжения патриархальности, а потом это имя стало официальным пот de guerre[1]элегантной лесбиянки, ведущей программы “Вся Европа”, в десять тридцать вечера по будням. Патентованная роковая женщина, героиня воскресных выпусков “Гардиана”, обладательница всех престижных призов. В самом ее лесбийстве был шик — с этой убийственно яркой помадой, туго обтягивающими топами. Ею бредил каждый мужчина, этой недоступной сердцеедкой, коротко стриженной амазонкой с длинными пальцами и бедрами спортсмена. Эта утонченная леди вила веревки из политиков, беседовала по-французски с еврочиновниками, флиртовала с дамой-мэром Страсбурга, попутно задавая массу щекотливых вопросов о бюджете и коррупции. В качестве телеведущей она побила рейтинги Паксмана[2], и никому не удавалось сорваться с ее крючка.

— Ты ведь ее знаешь, дорогая? Вы вместе учились? Ведь мы с ней тогда встречались в том ресторанчике в Сохо?

Да, я знала ее. Я была ее лучшей подругой. А теперь она принадлежит всем. Любой сейчас может восхищаться этими широкими плечами пловчихи, умением в споре загнать оппонента в угол, этой ошеломляющей прямотой. Ей все равно, что о ней говорят. Да, она — лесбийская икона, носовая фигура каждого корабля, пускающегося в опасное плаванье по политическому океану, ее лицо всегда на обложке “Дивы”. Она — воплощение успеха. В ней есть все необходимые качества. Она стройна, красива, самоуверенна, ее желают все мужчины и все женщины, но руки прочь. Она недосягаема. Достаточно послушать, как она говорит.

Так кто же наблюдал за ней, следил, обманывал бдительность охранников, швейцаров? Проникал сквозь запертые двери?

К чему этот вопрос? Каждый вечер за ней следили миллионы глаз. Так зачем спрашивать, кто? Кто-нибудь из четырех миллионов, а то и больше.

Но от того, как это случилось, замерла вся нация. Все репортажи об этом деле я вырезаю и снимаю с них копии, потому что газетная бумага от времени желтеет и рассыпается. Я тщательно отметила тот телефонный номер, по которому нужно звонить, если мы что-то видели, что-то знаем, можем дать какую-то зацепку. Я завела небольшую коричневую папку, анонимный накопитель информации. Я стала детективом, собирающим воедино элементы головоломки. Но даже я не знаю, кто он был, тот мужчина, что следил за ней.

Она жила одна, в двухэтажной квартире в западной части Лондона. Пресса проявила скрытность, адрес не разглашался. У нее был шофер, в доме постоянно находился охранник, велось непрерывное видеонаблюдение. Она никогда не пользовалась общественным транспортом. По магазинам ходила в темных очках и шарфе, как кинозвезда пятидесятых. Но с ее ростом, с ее грацией — люди часто догадывались. Вы случайно не?.. И она всегда улыбалась.

Первой ласточкой стала маленькая заметка в “Санди Таймс” — об аресте человека, который преследовал принцессу Диану. Он обычно ждал ее у спортзала, где она занималась. Никогда не угрожал, не вступал с ней в контакт. Просто наблюдал. Казалось, ему наплевать на угрозы полиции. Он стоял и смотрел — на улице, в толпе, в аэропорту, за резиновыми фикусами и гигантскими папоротниками. Обычный парень, чья комнатушка была вся обклеена цветными портретами обожаемой принцессы. Она разрыдалась под его немигающим взглядом и потребовала, чтобы ее оградили от преследования. Однако вот оно, мелким шрифтом: среди других знаменитых женщин, за которыми кто-то следит, упомянута и она, — эффектный цветной снимок прилагается:

Линдси де да Тур, блистательная лесбиянка, ведущая вечерней политической программы “Вся Европа”, заявила о постоянно преследующем ее на улицах мужчине. Полиция не смогла установить личность виновного и задержать его.

Я вырезала эту крошечную заметку. Это была моя первая зацепка.

Но весть о ее смерти годом позже, обрушившаяся со всех таблоидов, со всех первых полос, вторая новость во всех вечерних программах, застала меня врасплох.

Ее тело отсутствовало. Никаких фотографий. Только нечеткие снимки парадной двери за гирляндами желтой полицейской ленты, лучшие архивные кадры “Всей Европы”, потрясенные коллеги, источающие зависть к ее успеху и затаенное торжество по случаю ее гибели, наперебой рвущиеся к камере, чтобы рассказать, когда они ее видели в последний раз и какой счастливой она выглядела. И мимолетнейшее явление женщины, которую мне больше всего хотелось увидеть, — ее любовницы, исполнительного директора крупной компании Елены Свонн, чьи накладные плечи обвисли под тяжестью горя. Я жадно заглатывала прессу. Полиция описывала происшедшее как “жестокое убийство на сексуальной почве”. Но подробностей не сообщали, чтобы избежать имитаций. То же самое было с “йоркширским потрошителем”[3]. Прошел слушок об отвертке, но что он с ней делал, оставалось загадкой до самого суда. Мы узнали, чего нам следовало бояться, только когда все было кончено. Я неделями записывала новости на видео, пока все не улеглось, и смотрела на ее исчезнувшее лицо, навеки застывшее в расплывчатых кадрах хроники.