– Лев Иванович, ну полно-те дуться! – сдалась первая Настасья Прокловна.

За столько лет академик научился тонкому мастерству – не улыбаться торжествующе и ярко, когда жена его сдавалась. А торжествующе улыбнуться хотелось невероятно.

– Я и не дуюсь совсем, это ты со мной разговаривать не захотела, – примирительно заметил опытный семейный стратег.

В этот момент прозвучал гудок паровоза и локомотив тронулся. Но только Настасья Прокловна уже было решила, что ехать им предстоит вдвоём, как в тот момент, когда колёсные пары паровоза пришли в движение, в их отсек вошёл незнакомый никому из Ниточкиных самоуверенный человек с коротко стриженными светлыми волосами и лучезарной улыбкой.

– Доброе утро, страна! – почти как диктор Всесоюзного радио произнёс он.

Что-то промямлила Настасья Прокловна, Лев Иванович вежливо поклонился.

– Разрешите представиться, репортёр «Гудка»! Газета Наркомата путей сообщения, Москва, Яков Саулович Шмальков. Очень рад с вами познакомиться!

– Лев Иванович и Настасья Прокловна, – представился за двоих академик, не назвав почему-то своей фамилии.

Настасье Прокловне журналист «Гудка» не понравился.

– А для начала – обозначим тему. Как вы знаете, в конце лета состоится Первый съезд советских писателей. Вы, надеюсь, читали Максима Горького? – весомо объявил Шмальков и, по-хозяйски кинув блокнот на стол, уселся рядом с женой академика.

Воцарилось молчание – никто не отреагировал на вопрос о Горьком. Оно бы длилось ещё долго, если бы не появился контролёр. Лев Иванович с почти молодецкой готовностью протянул ему билетики, будучи несказанно рад возможности спастись от неловких вопросов. У Шмалькова билета не оказалось.

– Пройдёмте со мной, товарищ, – сурово сказал контролёр, убедившись, что безбилетный пассажир не может предъявить редакционное удостоверение.

Не проронив ни слова, журналист «Гудка» Народного комиссариата путей сообщения взял блокнот и скрылся за дверью вместе с контролёром.

Настасья Прокловна удивлённо посмотрела на мужа. Тот ответил ей таким же взглядом. Несколько секунд прошло – и оба взорвались смехом.

– Что это было? – спросила Настасья Прокловна сквозь слёзы у мужа.

– Москва… «Гудок»… Наркомат… – не мог выговорить даже короткой фразы академик, заливаясь смехом. – Я не… Не знаю…

Вдоволь отсмеявшись, Лев Иванович сказал, что пойдёт прогуляться по вагону. Настасья Прокловна с готовностью отпустила мужа.

Когда тот удалился, Настасья Прокловна поглядела в окно. Первая станция медленно, но неумолимо приближалась к уютному уголку, где пристроилась супруга академика. Когда поезд остановился, Настасья Прокловна чётко видела, как два милиционера ведут Шмалькова вглубь станции. Она не знала – куда, но почему-то ей не стало смешно в этот раз.

Лев Иванович всё гулял туда-обратно по вагону. Мысли в его голове прыгали весёлыми кузнечиками. Правда, от журналиста «Гудка» они довольно скоро вернулись к тяжёлому «Agrartechnik als Wissenschaf». Том готических букв буквально вырос в голове учёного, и кузнечики перестали прыгать вокруг него, а смотрели на этот опус магнум маститого немца с почтением и трепетом. Проблема, которой была посвящена целая глава фолианта, была успешно решена академиком несколько лет назад, но Лев Иванович понимал, что решил её не полностью. Точнее, не совсем… В рамках новых подходов к сельхознаучполитике. Но он не мог сказать, что будет потом. Вот только немцы признавались в этом, а Лев Иванович признаться не мог.

Солнце, скрывшееся на несколько мгновений пузатыми облаками, вновь выглянуло, а вместе с ним появилась и Ольга Дмитриевна. Она зашла в вагон на станции. Лев Иванович сразу узнал её.

– Кудасова!

– Ниточкин!

– Соседушка!

– Сосед!

У Ольги Дмитриевны (заслуженного деятеля народного просвещения МосГорОНО) не было с собой вещей, она, как всегда, ехала одна и налегке, потому что её никак и ничем не заслуженный муж взял все вещи вчера вечером. Вот он вчера был нагружен, как навьюченный среднеазиатский вол. Ольге Дмитриевне повезло, у неё был очень податливый муж.

Правда, знакомые её мужа называли его поведение иначе.

Красная от жары Ольга Дмитриевна в цветастом платье кинулась облобызать своего соседа.

– А Настасья Прокловна где же? – первым делом спросила Кудасова.

– В вагоне! Пойдём, Ольга Дмитриевна, провожу тебя! – оживился Ниточкин. У соседей были добрые отношения, а Ольга Дмитриевна даже считала Настасью Прокловну своей подругой. Иногда, когда настроение было. Ольга Дмитриевна называла себя человеком настроения.

Правда, знакомые её мужа называли её поведение иначе.

Настасья Прокловна была рада видеть свою соседку. Оставив их вдвоём, Лев Иванович снова вышел. Несмотря на счастливый брак, он любил бывать один. А Ольгу Дмитриевну не очень любил. Поезд мчался в Вершки.

– Ну, вот и приехали! Лев Иванович, дорогой! Вот и приехали! Давно уже пора было. А где же… А, Настасья Прокловна! Свет мой солнце, давайте я вам помогу.

Мужчина неопределённого возраста, но на вид ближе к сорока, встречал на станции Вершки-2 чету Ниточкиных с нескрываемой радостью. Собственно, это был староста посёлка, интеллигент и колхозник в одном лице, Иван Антонович Хвостырин, член партии с 1913 года. История о его появлении в стане большевиков была окутана большой тайной, хотя на самом деле Иван Антонович вступил в большевики на спор. В 16 лет многие же совершают по молодости всякие глупости, правда, не всем везёт так, как Хвостырину. Кто же знал, что большевики возьмут власть через четыре года, а он будет единственным членом партии в уезде!

Чем Хвостырин занимался до нэпа, никто не знал: говорили, что в Гражданскую он искупался в кровушке как следует. Но верить слухам – дело пустое. Известно, чем он занимался в настоящее время – встречал приезжих. Ниточкин ещё загодя послал телеграмму в сельсовет Вершков, в которых кроме Хвостырина верховодила ещё бабка Тонька. Бабка Тонька была неграмотной вдовой старухой, и никто, в том числе и Хвостырин, не знал, за какие заслуги она была поселена в Вершках. Когда Хвостырин один раз на декабрьском собрании сельского совета заикнулся об этом, бабка Тонька что-то ответила, но Хвостырин не понял, что. Он переспросил, она переответила с тем же результатом. Больше Хвостырин с бабкой Тонькой не говорил. Жила она на пенсию и разводила кур и гусей.

– Свет Оленька Дмитриевна! И вы здесь! – Хвостырин сиял, как лампочка Ильича.

– Так! – Оленька Дмитриевна была раздосадована отсутствием своего мужа. – Где же мой супруг, Хвостырин? Не видел его? – Кудасова хотела здесь ввернуть какое-нибудь французское словцо, но на ум ей упорно приходила русская простонародная лексика.

– Да полноте, Оленька Дмитриевна! Так ведь Лёша же приехал намедни, вот! Он устал, ждёт в вашей избушке, спит, наверное, вчера же весь день разбирался!