Если предположить невероятное, что эти чокнутые толкиенисты нашаманили, ухитрившись отправить меня в свой фэнтезийный мир, то уродцы как нельзя лучше походили на гоблинов. Ничего себе, сходил на пикничок! Ну, Витька, если это какой-то дурацкий розыгрыш, быть тебе с красным дипломом и без мопеда.

Нет, что-то тут не так. Все вокруг, с одной стороны, вроде бы обычное, те же елки да березы, окружающие развалины, но в то же время… как бы это сказать, какое-то другое. Из знакомых предметов — только мой рюкзак с шашлычным набором для Витьки. Помню, перед всей этой вакханалией с чествованиями я положил его на центральную плиту, уже готовясь порадовать наигравшуюся ребятню.

А почему я так гадко себя чувствую, как будто влез в одежду на три размера меньше? И почему кисти моих рук выглядят как-то странно? Тут я припомнил скандирование команды накануне вспышки: «Орк! Орк! Орк!» — и, похолодев, начал оглядывать себя. На первый взгляд, все было нормально: бархатная шторка-плащ, защитные камуфляжные брюки, измазанные в грязи и чужой крови, треснувшая камуфляжная куртка… Треснувшая?!

Я оглядел расширившуюся грудную клетку, разорванные бугрящимися мышцами рукава и на подгибающихся конечностях доковылял до ближайшей лужи.

Самые страшные опасения не оправдались, на четверку лежащих уродцев я не походил, но… изменения были. Кожа потемнела, хотя и осталась в границах человеческих цветов, мышцы явно увеличились, особенно челюстные. Кажется, я прибавил в росте и раздался вширь. В луже отражался, как говорят наши писатели-сатирики, шкаф, и не просто шкаф, а шкаф с антресолями, чуть сутуловатый, крепкий и несколько неуклюжий.

Вспомнив о карманном зеркальце, которое так и не вернул сегодня сестренке, нащупал его в кармане и взглянул на свое лицо. Все было вполне узнаваемо, хотя и утяжелено, кости явно стали толще, глаза яркого желто-зеленого цвета, но белки белые, не то что у этих уродцев. Кожа не только потемнела, но и огрубела, надбровные дуги увеличились, но терпимо, я пару раз и у людей такое встречал. Тут в голову пришла мысль, что к людям я себя вроде как уже не отношу. Я хмыкнул и перевел взгляд на уши. М-да… а вот такого у человека точно нет: уши были остроконечными. Я, как всегда при возникновении проблемы, в задумчивости прикусил губу и вскрикнул, на прокушенной губе выступила капелька крови. Дрожащей рукой снова схватил зеркальце и открыл рот. Йо-о! Клыки заострились и стали выступать над общим строем зубов, как у хищного зверя.

Полностью впасть в нарциссизм мне не дал шорох шагов и невнятный говор на краю поляны, в центре которой стоял разрушенный храм. Натюрморт из семи порубленных трупов был хорошим аргументом против близкого знакомства с его авторами — я нырнул за поваленную колонну и затаился.

Из кустов вышли три типа, напоминавшие мертвых гоблинов, и осторожно направились к руинам. Стараясь быть как можно незаметнее, я пополз к другому краю поляны. Тело болело и было как чужое, как только что купленная перчатка. Вроде и размер мой, но пока разносишь…

Вооружены гоблины короткими копьями, похоже, с бронзовыми наконечниками, за плечом одного — сильно изогнутый лук, у меня же из всего вооружения — зеркальце, мобильник и авторучка с блокнотом.

Перебегая за остатками стен к противоположной от пришельцев стороне поляны, я почувствовал себя получше, тошнить перестало, кровь из носа унялась, тело двигалось увереннее.

— Все не так уж плохо, — мысленно подбадривал я себя, чуть ли не на четвереньках подбираясь к опушке.

Из-за куста бересклета впереди высунулась морда тигра и с интересом посмотрела на меня. Такой же интерес вместе с напряжением во всей фигуре и пристальным взглядом был у нашего кота Мурзика при появлении вблизи голубей.

— Амба, — обреченно прошептал я сам себе. В Уссурийской тайге тигра называют амбой. Наш учитель был родом с Дальнего Востока и как-то объяснил, что именно последствия встреч человека и амбы и привели к появлению у этого слова второго значения — перспектива незавидной дальнейшей судьбы человека, когда обстоятельства складываются так же благоприятно, как у меня сейчас.

Гастрономический интерес в устремленных на меня глазах тигра возрос, громадный кошак совсем по-мурзиковски начал возбужденно хлестать себя хвостом по бокам. Три гоблина с копьями, ноющая боль в теле, шок от резкой перемены в жизни — все отошло на второй план, только лениво скользнула мысль, что ведь на беговой дорожке я сейчас легко побил бы мировой рекорд. Может, каждому спрингеру стоит выделять по тигру для моральной стимуляции? Все олимпийские медали были бы наши.

Двадцать метров до раскидистого дуба и семь метров вверх по нему я пролетел за секунды. Твердо зная по литературным источникам о неспособности тигров лазать по деревьям, я триумфально оглянулся, чтобы сказать зверю какую-нибудь гадость. Тигр, не знакомый с этими самыми литературными источниками, забрался уже метра на три и сосредоточенно царапался дальше. Мысленно переадресовав авторам-натуралистам предназначенную тигру фразу, я полез было выше, но тут из-за развалин вышли гоблины.

Тигр увидел их первый и, вероятно, решил, что я никуда с дерева не денусь, а гоблины — приятное дополнение к отбивной из меня. Так или иначе, но он одним махом сиганул вниз и десятиметровыми прыжками нацелился на тройку. Один из гоблинов рванул лук, двое ощетинились копьями. Стрела ударила хищника в плечо перед решающим последним прыжком. Злобно зарычав, он за доли секунды оказался среди врагов. Удар лапой — и первый труп с разбитой головой отлетел в сторону, могучие челюсти сомкнулись на плече второго, явственно хрустнули кости, третий побежал, бросив копье даже не в тигра, а куда-то в его сторону. Стремительный прыжок хищника, отчаянный визг и все…

Зверь с окровавленной мордой неторопливо подошел к моему дубу, яростно зарычал на меня и… издох.

Глядя на конвульсивно подрагивающие лапы, пену на пасти и вытаращенные остановившиеся глаза, я припомнил стрелу, обломок которой торчал в плече хищника.

Осмотр трупов гоблинов подтвердил мои подозрения — яд. У гоблина-стрелка было два колчана, один обычный берестяной и второй с кожаными вкладками внутри. Кожаный колчан наполняли стрелы с измазанными чем-то зеленым наконечниками. К колчану была привязана склянка темного мутного стекла с желтоватой тягучей жидкостью. В деревянную, плотно притертую пробку вделана игла таким образом, что ее конец все время находился в жидкости. На конце иглы, как и на стрелах, была бороздка, чтобы вещество не стерлось с металла при введении в тело.

Учитывая скорость, с которой яд свалил такую гору взбесившегося мяса, он был быстродействующий, и логично предположить необходимость противоядия и приспособления для быстрого его введения, дабы предотвратить несчастный случай. Игла в склянке — средневековый вариант шприца с антидотом. Так, а где же яд? Емкость с ядом нашлась на поясе и была вовсе не из стекла. Рог какого-то животного, выдолбленный изнутри, с притертой пробкой на шнурке. Я осторожно вытащил пробку, полость рога была заполнена зеленым пахучим киселем, которым и были измазаны наконечники стрел.

Преодолевая брезгливость, обшарил трупы. У двух гоблинов поменьше, кроме копий с грубыми медными наконечниками, не было ничего стоящего. Третий экипирован получше — бронзовое копье, боевой стальной топор, явно самодельный нож из скверного железа, похоже, столовый, завернутые в почти чистую тряпку монеты — медные и несколько серебряных очень грубой чеканки.