закодировал в форме броского афоризма, что теперь их можно раскрутить, разобрать, залить кипятком и превратить в отдельное эссе.

Некоторые перлы поражают особенно: прозрения о природе ума и сознания, ошибках умственной деятельности в построении причинно-следственных связей, заблуждениях о природе и сущности «свободной воли» и о механизмах психологической манипуляции сознаниями людей со стороны церкви и государства. Я называю это прозрениями, потому что они намного опередили свою эпоху: только современные исследования в области нейрофизиологии и биохимии мозга подтверждают такие провокационные в свое время тезисы.

Ницше в первую очередь – поэт, и только во вторую – философ. Поэтому его творчеству свойственны поэтические перегибы: романтическая образность, беззастенчивые преувеличения, трубный пронзительный пафос. Большую часть этого излишества можно простить, не принимая всерьез самые оголтелые закидоны и вычленяя глубинную суть. Но и суть стоит, зачастую, воспринимать метафорически как кичливую поэзию или тексты эпатажных музыкантов.

Ницше на первый поверхностный взгляд может показаться излишне импульсивным и даже взбалмошным, будто он бросает свои реплики, афоризмы как разгневанный хип-хоп исполнитель на рэп-баттле, но нет более вдумчивого и расчетливого пророка. Он не впадает в исступление на самом деле, а долго и въедливо редактирует и шлифует каждую свою фразу, чтобы добиться максимально возможного эффекта на неподатливый разум читателя. Будучи профессором филологии и практически фанатиком отточенного стиля в литературе, Ницше всегда советует не торопиться, писать медленно, аккуратно, смакуя каждую фразу, выстраивать мысль четко, доходчиво. Потому он так ясен и понятен даже для незакаленного долгими часами изучения серьезной литературы и классической философии человека.

Мировоззрение Ницше не зря назвали «философия жизни». Он пытался вернуть человечеству растерянную внутреннюю свободу, взрастить любовь к жизни как спонтанному и чудесному приключению, где музыка делает счастливым, а танцы раскрепощают зажатое в парадигме традиционной христианской догмы сознание. Он увлеченно проповедовал независимый поиск истины, предлагал развивать уверенность в собственных силах, проявлять уважение к своему телу и уму, то есть возвеличивал всё то, что принижалось религией и государством на протяжении тысячелетий в нескончаемых попытках сделать человека более покорным и управляемым.

Оригинальность мышления, естественно, была принята современниками в штыки. Первые труды провалились: плохо продавались, жестко критиковались; автор тяжело переживал неудачи: терял контакт с окружающими, замыкался в себе, погружался в депрессию.

Одиночество, обреченность, самопожертвование во имя истины – вот ещё важнейшие темы его творчества, по крайней мере, основные его настроения.

Жить поперёк всему и вопреки всем было его главной, а, возможно, даже единственной моральной координатой. Недоверие толпе и ее мнению и, как следствие, поиск истины в чем-то противоположном – в одиночестве не только тела, но ума и духа.

Нарочитая парадоксальность мышления Ницше по экстремумам могла быть чрезмерна даже для него самого: создается такое ощущение, что самых отчаянных собственных мыслей он пугался и не до конца понимал даже больше, чем все обескураженные читатели. Отсюда постоянные метания из стороны в сторону, внутренние неустранимые противоречия, и неоднократное отрицание части ранних, умеренных работ.

И это невероятно оригинальное, свободное творчество необходимо рассматривать именно в динамике развития его мировоззрения, прослеживая все неожиданные пертурбации и эволюции идей. Только редкий храбрец осмелится отречься от своих прошлых мыслей, публично признав собственные ошибки. В нашей современной культуре, основанной на блатных принципах, это вообще считается неприемлемым. («Если ты извиняешься – ты слабак!»)

Но Ницше постоянно изменяется, и новым придирчивым взглядом смотрит на прежнее небезупречное творчество, яростно опровергая сам себя, безжалостно разрушает и усердно выстраивает заново замок своего мировоззрения, если только на секунду усомнится в том, что оно не совершенно.

Наибольший интерес вызывает, как мысль философа от постоянной практики затачивается, становится острой как рапира от «Человеческого…» к «Утренней заре» и «Веселой науке», уже в которой он сетует: как деградировало само понятие «мыслитель» и занятие непосредственно «мышлением».

/И это в 19-м веке люди уже были поверхностными и суетливыми, игнорирующими вдумчивую неторопливую аналитическую деятельность! Что уж говорить про нынешние реалии!/

И как со временем безумие медленно, но уже отчетливо подступает, и мысль неотвратимо рассыпается, разваливается на угловатые куски, уже начиная с третьей части «Заратустры», а дальше тексты постепенно превращаются во всё большие сумбур и невнятицу. И уже в «Генеалогии морали» на объяснение одной не самой глубокой мысли он тратит десятки страниц, захлебываясь в удручающей сумятице и самоповторах, хотя раньше для кристаллизации идеи на письме хватило бы пары развернутых предложений.

В итоге тьма всё-таки поглотила его разум, так и не дав напоследок насладиться долгожданной мировой славой. Ницше – один из самых хрестоматийных примеров, как гения не приняли при жизни, жестко критиковали и высмеивали (что, вполне возможно, и довело его до сумасшествия), а после смерти возвеличили, короновали в качестве главного мудреца столетия.

Ницше осмелился замахнуться на создание если не новой религии, то, как минимум, новой мифологии. Просто философской системы ему было недостаточно, он хотел заменить устаревшие, прокисшие мифы своими собственными. Развенчать сакральность тысячелетнего поклонения в храмах с помощью иной альтернативы. Более свободной и разнузданной, с огромными пространствами свежего воздуха (в церквях воздух спертый, затхлый), перенасыщенного кислородом. Задача оказалась слишком масштабной, но благородная попытка не окончилась полным провалом. Заратустра не стал новым Буддой или Христом, но воздействие на европейский мир оказал ощутимое.

Вопрос лишь в том, позитивное это воздействие или наоборот?

Постоянные невыносимые физические боли выбрасывали сознание Ницше за край, и там, за пределами отчаяния, «вглядываясь в бездну» и чувствуя на себе её взгляд, быть может, он действительно мог прозревать истины, недоступные восприятию простого умиротворенного обывателя? Мало кто мог бы похвастаться, что заходил так далеко, поэтому у нас нет информации из других источников, чтобы подтвердить или опровергнуть то невероятное (глубокое?) видение изнанки мира, о котором лишь Ницше отважился толковать с таким воодушевлением и напором, что противостоять ему практически невозможно.

Часть вторая. Обвинение

Прежде всего, необходимо осознать отчетливо, что всё обширное литературное наследие Ницше – это бурные словоизлияния тяжелобольного человека: сначала лишь физически, а в последние годы творчества и душевно. И своё отношение к его философии нужно пропускать только через фильтр такого понимания. Каким бы гением ни считали философа его поклонники, каждая фраза его учения должна спокойно, внимательно исследоваться и подвергаться жесткой холодной критике. Лишь при таком подходе мы сможем опознать весь тот разрушительный хаос, который спрятался за каждой смысловой туманностью и виртуозной словесной эквилибристикой.

И при всей ярой пламенности вышеизложенной речи бесплатного адвоката, необходимо сразу же назойливо упомянуть те бесстыжие перегибы в