Он успел заранее попрощаться с инспектором Кэйт Мискин: сейчас ее уже не было в управлении — она расследовала очередное дело. Главный инспектор Мэссингем получил командировку на курсы переподготовки в Брамсхиллский полицейский колледж, сделав, таким образом, новый шаг по тщательно намеченному пути наверх, к получению шнура главного констебля. Поэтому Кэйт временно занимала его место в спецотделе в качестве заместителя Дэлглиша. Адам зашел в ее кабинет — оставить записку с летним адресом. Здесь было, как всегда, очень чисто и аккуратно, все выглядело по-деловому разумно, было продумано до мелочей и все-таки впечатляюще женственно. На стене — единственное украшение: картина маслом, собственное творение Кэйт. Абстрактная живопись, вихрь коричневых тонов, пронизанных тонким лучом ядовито-зеленого. Чем чаще всматривался Дэлглиш в этот этюд, тем больше он ему нравился. На ничем не загроможденном столе стояла прозрачного стекла вазочка с фрезиями. Их аромат, сначала как будто неуловимый, вдруг донесся до Адама, усилив впечатление ее присутствия, физического присутствия в пустой комнате, впечатление странное и всегда более сильное, чем если бы Кэйт действительно сидела за столом и работала. Он положил записку на девственно чистый лист промокательной бумаги, покрывавшей стол, на самую его середину, и улыбнулся, заметив, что закрывает дверь с ненужной осторожностью. Теперь осталось только заглянуть в компьютерную, сказать словечко на прощание, и можно шагать к лифту.

Двери лифта уже закрывались, когда Дэлглиш услышал топот бегущих ног, веселый возглас, и Мэнни Каммингс вскочил в кабину, едва увернувшись от стальных челюстей сомкнувшихся створок. Как всегда, Каммингс весь бурлил от переполнявшей его энергии; казалось, стены лифта не смогут удержать этот энергетический вихрь внутри кабины. Каммингс помахивал большим конвертом из плотной коричневой бумаги.

— Здорово, что я тебя поймал, Адам. Ты ведь удираешь в Норфолк, верно? Если вдруг Свистун попадет в руки этих, из норфолкского отделения Угро, взгляни на него разок за меня, ладно? Может, это тот парень из Баттерси, которого мы ищем?

— Душитель из Баттерси? Думаешь, это вероятно? С учетом времени и данных медэкспертизы? Вряд ли стоит всерьез рассматривать такую возможность.

— Да нет, это практически невероятно. Но ты ведь знаешь, Дядюшка терпеть не может, когда хоть что-то остается непроверенным: каждый камушек надо обнюхать, каждый переулочек перетряхнуть. Я тут собрал кое-какие данные поподробней и айдентикит,[3]просто так, на всякий случай. Ты ведь в курсе — нам кое-что уже удалось обнаружить. И я дал знать Рикардсу, что ты походишь по его территории. Помнишь Терри Рикардса?

— Помню.

— Похоже, он уже главный инспектор. Пошел в гору в Норфолке. Тут у нас у него бы так не вышло. Да еще, говорят, он женился. Может, помягчел чуток, а? Ох и крут?

— Я похожу по его территории, но слава Богу, не у него под началом, — ответил Дэлглиш. — А если Свистун попадет к ним в руки, зачем мне отбивать у тебя шанс провести денек на природе?

— Да я терпеть не могу проводить время на природе, особенно если поблизости гор нет. Подумай только, сколько денег ты сэкономишь налогоплательщикам! А я подскочу к вам туда, если будет на что взглянуть. Ну, Адам, молодец, что согласился. Хорошего тебе отдыха.

Только Каммингс был способен на такую наглость. Впрочем, для просьбы у него все-таки были кое-какие основания, тем более что Дэлглиш стал его начальником всего несколько месяцев назад и сам любил поговорить о необходимости сотрудничества и разумной экономии средств. Да и не похоже было, что придется хоть ненадолго прервать отпуск, чтобы бросить беглый взгляд на Свистуна — серийного убийцу из Норфолка, прогремевшего на всю Англию. Вряд ли они возьмут его живым или мертвым. Он «работает» в Норфолке вот уже пятнадцать месяцев, и последняя его жертва — Валери Митчелл, кажется? — четвертая по счету.

Преступления такого рода всегда очень трудно расследовать, на них тратишь уйму времени и сил, чаще всего тщетно, и раскрытие их зависит порой больше от везения, чем от качества следовательской работы. Спускаясь по пандусу в подземный гараж, Дэлглиш взглянул на часы. Три четверти часа — и он отправится в путь. Но сначала надо закончить дела с издательством.

Лифт в издательстве «Герн и Иллингуорт» на Бедфорд-сквер был почти столь же древним, как и само здание — мемориал твердой приверженности фирмы определенному стилю: старомодной элегантности и некоей эксцентричной неделовитости. Под элегантной легковесностью фасада, однако, успешно формировалась иная, гораздо более энергичная манера вести дела. Пока лифт, отчаянно скрипя и вздрагивая, нес Дэлглиша вверх, Адам размышлял о том, что успех — вещь хоть и гораздо более приятная, чем провал, он все же несет с собой некоторые неизбежные неприятности. Одна такая неприятность в лице Билла Костелло, руководителя отдела рекламы и информации, поджидала его в невероятно тесном, вызывающем клаустрофобию[4]кабинете на пятом этаже.

Перемены в поэтической судьбе Адама Дэлглиша совпали с переменами внутри фирмы. Издательство «Герн и Иллингуорт» все еще существовало, поскольку эти два имени по-прежнему были напечатаны или вытиснены на обложках издаваемых книг под элегантным колофоном[5]старинной фирмы. Однако теперь оно стало лишь частью огромной многонациональной корпорации, совсем недавно включившей книги в широкий ассортимент других своих товаров, таких, как консервы, сахар и текстиль. Старый Себастьян Герн продал корпорации свое издательство — одно из немногих уцелевших индивидуальных издательств в Лондоне — за восемь с половиной миллионов фунтов и тут же женился на поразительно миловидной помощнице завотделом рекламы. Помощница едва дождалась заключения сделки, чтобы — хоть и не без дурных предчувствий, но с завидным здравомыслием заботясь о своем будущем — сменить статус новой любовницы на более прочный статус жены. Через три месяца Герн умер, и смерть его вызвала множество скабрезных комментариев, но очень мало сожалений. В личной жизни Себастьян Герн всегда оставался человеком осторожным, его эксцентричность, изобретательность и способность изредка пойти на риск находили выражение лишь в его издательской деятельности. Тридцать лет он был верным, хоть и совершенно лишенным воображения супругом собственной жены, и Дэлглиш решил, что если человек прожил семьдесят лет, почти безупречно подчиняясь общепринятым правилам, то это именно то, чего и требовала его натура. Герн умер вовсе не от сексуального истощения, если предположить, что — как хотелось бы верить пуританам — такое объяснение вообще возможно с медицинской точки зрения. Его погубил вирус новомодной сексуальной морали, устоять перед которой он не смог.

Новое руководство издательства стремилось всячески рекламировать своих поэтов, может быть, потому, что видело в них достойный противовес вульгарной и полупорнографической продукции собственных прозаиков. Правда, бестселлеры этих последних оформлялись с величайшим тщанием, будто элегантная обложка и высокое качество полиграфии могли возвести сугубо коммерческую банальность в ранг истинной литературы. Билл Костелло, назначенный в прошлом году руководителем отдела рекламы и информации, вовсе не считал, что фирма «Фабер и Фабер» должна обладать монополией на художественно оформленные издания поэтических произведений. Ему удалось добиться утверждения в печать целого списка стихотворных книг, хотя поговаривали, что сам он за всю свою жизнь не прочел ни строчки из творений современных поэтов. Тем не менее известно было, что Билл Костелло все же проявляет интерес к поэзии: он был председателем клуба Макгонагала. Члены этого клуба собирались в первый вторник каждого месяца в некоем пабе в Сити, чтобы отведать знаменитого пирога с мясом и почками — фирменного блюда хозяйки. После обильных возлияний каждый из них обязан был представить на суд коллег результат усилий какого-нибудь из английских поэтов, хуже которого, с его точки зрения, не было и нет. Один из собратьев по перу как-то предложил Дэлглишу собственное объяснение этого явления: «Бедняга поневоле должен читать слишком много современных стихов, недоступных его пониманию. Вот и не приходится удивляться, что время от времени ему требуется хорошая порция доступной пониманию белиберды. Это вроде истории с верным мужем, который время от времени бегает в местный бордель — с исключительно лечебными целями». Дэлглиш счел это объяснение остроумным, но вряд ли соответствующим действительности. Не было и признака того, что Билл Костелло прочел хоть какое-нибудь из стихотворений, которые так усердно рекламировал. Он приветствовал своего самого свеженького кандидата в герои теле- и радиовещания тоном, в котором звучали и наигранный оптимизм, и некоторый страх, будто он предчувствовал, что на этот раз ему попался твердый орешек.