Мы боевые вылеты называли войной. Так говорили: «Сегодня будет война или нет?» Допустим, нет. Значит, отбой. Сегодня уже объявили, что войны не будет, отбой. Поэтому мы побрились, почистились, напились и пошли на танцы.

А тут – война. Я думаю: «Какая война! Идет дождина, не видно ничего». Но приказ: «На аэродром!» Думаю: «Ладно, доедем до аэродрома и обратно приедем».

Приехали на аэродром, ничего не видно, дождина.

– По самолетам!

Ладно, думаю, посидим в самолетах и обратно в клуб. А тут команда:

– Запускайте моторы, взлетать.

Мы переоделись. Взлетаем. Разожгли плошки, костры, пытались сделать какое-то направление, чтобы было видно немножко. Взлетели. И буквально через 30–40 километров погода стала более-менее хорошей.

Я жалуюсь:

– Вася, меня мутит.

Вот так. Я вообще очень плохо переносил спиртное – пацан еще был. Если выпью стакан водки, то уже валяюсь трупом. А там спиртику выпили.

Он говорит:

– Командир, у меня есть шоколад, съешь шоколадку – может быть, полегче будет.

Я перекусил. Летим дальше. Отбомбились нормально. И это был последний боевой вылет, в ночь на 1 мая 1945 года. И практически вся дивизия летела пьяная, потому что все выпили хорошо.

После первомайского вылета нам дали задание днем лететь на Либаву. Мы готовимся, подвешиваем бомбы, нам дают задание, а погоды нет. Идут вторичные фронты. Нам все время дают отбой, отбой, отбой. И так нас продержали до 9 мая. А 9 мая утром пальба, шум, гам. В Барановичах стоял бронепоезд, и он заухал из своих пушек. Конец войне!!!

Стрелки побежали, начали стрелять изо всех пулеметов, все кричат:

– Ура!!! Ура!!! Ура!!! Война закончилась!!!

Состояние было необыкновенное. Очень трудно это описать: столько переживаний и в то же время такой стресс.

командир 1-й танковой роты 1-го танкового батальона 52-й гвардейской танковой бригады

Я первый ворвался на станцию Барут со своей ГПЗ и устроил там немцам «изумительный концерт по заявкам». Тремя танками я бы такую большую станцию не удержал, да мне и не давали такого приказа. Это был прорыв в районе Цоссенского укрепрайона, 20 апреля 1945 года. До этого мы прошли почти без боя километров тридцать. На станцию заехали, смотрим – справа от нас останавливается эшелон. Я подумал: наверное, наши, и вдруг до меня дошло, – какие, к черту, наши, тут же рельсы другие, не как у нас. Развернули башни и врезали по эшелону. В вагонах пехота. Долго их крошили, убили очень много немцев. Сколько мы там немцев положили… Будто сама смерть с косой прошла… Сотни трупов… Рядом на платформах стояли восемь новых немецких танков. Их тоже «в капусту». Вроде все вокруг уничтожили. И моя ГПЗ двинулась дальше. Но немцы позже смогли организовать оборону станции, и ее окончательно брали силами двух бригад, нашей 52-й гвардейской ТБр и 53-й гвардейской. ТБр генерала Архипова. Там еще пару часов шел тяжелый бой.

Я всегда надеялся, что выживу. Я не верил в приметы и суеверия. Я не верил искренне в Бога, хоть в нашей семье и отмечали все религиозные праздники. Даже в самых тяжелых боях старался не вспоминать имя Господне всуе и первый раз на войне перекрестился, когда мой танк, уже в Берлине, переправился через Тельтов-канал, и в ту минуту я сказал вслух: «Я в Берлине!» Я верил в свою судьбу. Был убежден, что знания и опыт заранее определяют, кто победит в танковой схватке. А опыта мне было не занимать… Никогда не боялся смерти, знал: чему быть, того не миновать. Не считал про себя, а сколько раз меня уже подбивали, и не думал об этом… Я относился к войне как к своей работе, как к своему ремеслу, меня никогда не мучили «книжные» вопросы: «Кто виноват?» или «Что делать?». Пусть то, что сейчас я скажу, возможно и прозвучит для вас с долей бахвальства, но я могу о себе заявить с гордостью: я был на войне профессионалом. Не каким-то Терминатором киношным, а конкретно – грамотным специалистом по ведению танкового боя. Опыт меня к этому обязывал. Я никогда не занимался подсчетами, сколько танков я подбил, сжег и сколько немцев на тот свет отправил. Я и так знал, что за моей спиной уже есть моими руками созданное солидное кладбище для солдат, танков и другой техники противника, но такой хреновиной, как разбираться после боя, кто сколько подбил, брезговал. Это война или соцсоревнование? За каждый уничтоженный немецкий танк кто-то из наших товарищей платил своей жизнью. Так чем тут кичиться?.. У меня, например, из всего, что я на войне уничтожил, есть «два особо любимых мной немецких танка», но мне и в голову не приходило, рисовать звездочки за каждый подбитый танк на стволе своего танкового орудия, как это иногда делали другие. Я на станции Барут с двумя танками роты уничтожил почти десяток немецких танков, прямо на платформах. Так что, мне после этого звезды надо было на корму танка наносить?.. Ствола бы уже не хватило, хоть он у Т-34 довольно длинный. Никогда не ждал ни от кого наград, похвал, подачек, восторженных отзывов, благодарностей, никогда не был «любимцем штаба» или «пай-мальчиком». А просто воевал, делал свою работу по высшему разряду. Уничтожал фашистских захватчиков, врагов моей Родины. За семь лет, проведенных в танке, ты чувствуешь его, как живого человека, танк становится частью тебя, а ты становишься частью танка. Есть еще один нюанс. У меня выработалось хорошее чутье на опасность, на засады. И обладание подобным качеством тоже придавало мне уверенности, что выживу всем смертям назло, ну а если нет, то хоть отдам свою жизнь в бою не зря. Не обессудьте, если я сейчас слишком высокопарно выразился, но ответил вам от чистого сердца.

Там же, в Германии, в весеннем наступлении, прорвались в немецкий тыл. Пехоты с нами не было. Приказ был двигаться только вперед, без малейшего промедления. Вижу перед собой лес и крупное селение, которое не отмечено на карте. Странно. Мне это не понравилось, что-то тут было неправильно. Надо было принимать решение, что делать дальше. Идти в лоб? Послать танк в разведку боем? Повел своих в объезд, сделали приличный «крюк», обошли это селение и с тыла ворвались в него. А там «законспирированный» немецкий завод по производству фаустпатронов. Охрану частично побили, а часть – сами разбежались. И что самое интересное, перед заводом стояли две немецкие батареи зениток и одна пушечная батарея на прямой наводке, как раз на том направлении, с которого мы теоретически должны были появиться, если бы не решились на обход. Немцы не успели развернуть свои орудия, мы их раздавили. Каждый экипаж всадил в этот завод по 15 снарядов, и когда мы поняли, что эта «контора» больше никогда не заработает, то с чистой совестью двинулись дальше на запад.

Везло мне почти всегда… Сколько машин и экипажей поменять пришлось…

Ранило меня 26 апреля 1945 в Берлине, а 29 апреля 1945-го я сбежал из санбата и вернулся в роту, продолжив участвовать в берлинских боях.