– Не каждый разглядит в его свиньях глубокий смысл, – вещал Бухарский в микрофон. – Да у него каждая свинья – она как Гамлет: она о смысле жизни думает – быть или не быть!

Народ хохочет. И сам художник, свинячий автор, тоже ржет. И мы с Соней. Ай да Бухарик!

– Мне больше всего на выставке понравился Бухарик, – сказала я.

– Мне тоже, – согласилась Соня.

Если Бухарский любит, так любит, но если ненавидит, то мало не покажется.

Так, он терпеть не может Глазунова и Шилова. Поэтому перед тем, как привести к Бухарику гостей, Соня всех предупреждает:

– Шилова с Глазуновым – не упоминать!

Однажды она привела к нему в мастерскую бывшую однокурсницу, ныне тоже врача, как и Соня. Докторша бродила по мастерской, благоговейно рассматривала картины, слушала Виктора, а потом вдруг зачем-то сказанула:

– А Шилов с Глазуновым – тоже хорошие художники.

– …Мы галопом сбегали с лестницы, – вспоминает Соня. – А вслед нам неслись проклятья Бухарика. Мы уже добежали до первого этажа, а он все стоял на площадке и кричал!

* * *

Мы с Соней обожаем вместе приходить к Бухарику в гости в мастерскую, купив пирожков в студенческом кафе. Мы ему не «бабульки», мы просто друзья.

Мастерская – на верхнем, мансардном этаже. Высоченные потолки, огромные окна. Картины, картины – маленькие, большие, очень большие. Висят по стенам, стоят в углу, лежат штабелями на антресолях. На любой поверхности валяются выдавленные тюбики из-под масляных красок, плоскогубцы – чтобы рамки делать, картонки, гвоздики.

В другом углу – шкафы с книгами про художников, а еще исторические – Виктору все интересно. Старый телевизор, древняя мебель, вся в пыли – комод, венские стулья, буфет, старинный фарфор на нем… Это все тут лет сто.

За занавеской кушетка. Бухарик здесь живет. Это его дом.

Здесь, как в сновидении, – другая реальность. Новое завораживающее пространство. В нем уютно, как дома, и увлекательно, как в детской сказке: вот-вот произойдет чудо. Плотная пульсирующая энергия творения разлита в воздухе. За каждой картиной – день жизни, преобразованный в прекрасный миг искусства.

– Вот одна моя замечательная подруга. Мы здесь сидели до ночи, я ее рисовал, она рассказывала про свои несчастья. Почему-то я не стал прорисовывать лица, мазнул кистью – вроде как голова отдельно. Так оставил. А она вскоре повесилась… Это была последняя наша встреча, – рассказывает Виктор.

У каждого периода его жизни – свой цвет, свой свет, свой стиль, свой излюбленный формат. Огромные картины, темно-синий колорит, черные фигуры, ночные видения… Красиво и талантливо. Но жутко!

– У меня тогда депрессия была. В тот год ушло много моих друзей-художников…

Кстати, эта мастерская до Виктора принадлежала другому художнику – тот покончил с собой.

А вот уже новая жизнь – красного цвета. Смелый и оптимистичный цвет. Бухарик не боится красного цвета в этот период своей жизни. Я рада за него.

* * *

Всю жизнь Виктор рисует свою мастерскую.

Это его любимый и вечный сюжет. На фоне картин – люди, которых провидение забросило к нему на огонек и на чашку чая. Разные – друзья, художники, поэты, «бабульки», вон и мы с Соней.

А когда нет никого, Бухарик рисует сам себя в своей мастерской. И никогда не повторяется, что удивительно.

Потому что не столь важен сюжет, сколько абстрактные формы, линии, цветовые пятна. А еще – настроение. Именно оно делает каждую картину неповторимой.

По сути, люди, посетившие его мастерскую, – это тоже цветовые пятна и линии. Именно их сочетания рождают одухотворяющую энергию, считает Бухарик. Он уверяет, что абсолютно все художники – абстракционисты, и любой сюжет, даже самый жизнеподобный, – это возможность расположить абстрактные формы и линии на холсте.

– Вот посмотрите – Вермеер, – Бухарик берет у Сони из рук книгу с иллюстрациями. – До чего же гениально сделано: оконная линия делит пространство на свет и тень, с ней перекликается вот эта линия, а эта светлая фигура на темном фоне – как колонна! Как тут и была! Ни убавить, ни прибавить.

А вот на соседней странице – другой художник того же времени, – Бухарик перелистывает книгу. – Вроде бы даже сюжет похож, но все не то: композиция неудачно выбрана, фигура теряется, потому что мелкая.

– А по-моему, они одинаковые, – честно говорю я.

– Это надо увидеть, – возражает Бухарик.

Он-то видит. Объясняет сбивчиво, опуская глаголы, но многое может выразить.

* * *

Мы с Сашей собрались уезжать из России.

«Как бы запечатлеть все это на память – эту мастерскую, Виктора, Соню?» – мучилась я.

В конце концов взяла видеокамеру с собой в мастерскую.

Был незабываемый вечер.

Виктор вскипятил воду в кастрюльке на маленькой электроплитке. Заварил чай своим способом.

Я заметила, что люди, которые мало едят, обычно много пьют чаю, и он у них заваривается очень вкусный.

А я снимала эту чайную церемонию. Соню со старинной чашечкой в руках. Блюдечко с лимоном. Виктора с трехлитровой банкой смородинового варенья, подаренного одним поэтом. Мастерскую, отраженную в никелированном чайнике.

Фильм так и назову – «Чайник в мастерской». Хотя можно было бы – «Мастерская в чайнике».

Виктор много говорил, а я снимала.

Он всегда много говорит – и все про одно и то же.

Он говорит про свое творчество и мучается от того, что ничего не может выразить словами.

Мы с Соней хорошо понимаем, что он хочет сказать. Что не им придуманы его картины. Что он – только кисточка в Чьих-то руках. Что он должен ЭТО делать и не может не делать. Что это его путь, и другого не дано. Что он сам не знает, что за картина выйдет в следующий раз из-под его кисти. Что он не контролирует ситуацию… И от этого он счастлив и несчастлив одновременно…

В общем, Бухарик все время хочет сказать про Бога. Но проблема в том, что он атеист. Якобы атеист. Во всяком случае, он так думает.

А со стороны его речи иногда выглядят так, будто он все время говорит про свое творчество.

– У него мания величия, – злопыхают некоторые.

А никакой мании величия у Бухарика нет. Есть мания творчества, только и всего.

…Виктор показывает нам необычную картину, над которой сейчас работает. Он условно называет ее «Симфония картин».

– Соседство картин рождает какую-то новую энергию, – говорит Бухарик. – Мне всегда хотелось передать их совокупность, их созвучие, симфонию…

Как он обожает звуковые параллели: картины и краски у него всегда «звучат».

Бухарик