— Совершенно верно, дорогая, Я отправлюсь к нему, как только кто-нибудь сможет найти Юсуфа.

— Мама, я не поеду в Перпиньян, — сказала Ракель. — У меня очень много дел, и я не хочу снова откладывать свадьбу. Даниель подумает, что я не хочу выходить за него.

— Чепуха, — сказала ее мать. — Он знает, что ты хочешь замуж.

— И не хочу оставлять тебя одну.

— Ракель, я не больна. И Наоми может обо мне позаботиться. Поезжай с отцом.

— Даниеля не было несколько месяцев, он только что вернулся. Жестоко с моей стороны так быстро покидать его.

— Дорогая, у вас впереди целая жизнь вместе, — сказала Юдифь. — И, пожалуйста, открой ворота. Если будем ждать, когда Ибрагим об этом подумает, наши гости уйдут.

— Хорошо, мама, — вызывающе ответила Ракель.

У ворот стояла высокая, стройная девушка в темном платье, густо закутанная в вуаль. Позади нее находилась скучающего вида служанка, вуаль которой по контрасту ненадежно держалась на темени воткнутой в узел волос булавкой.

— Привет, Ракель, — сказала закутанная девушка. — Я Бонафилья, дочь Аструха.

— Бонафилья, — сказала пораженная Ракель. — Добро пожаловать к нам. Очень рада тебя видеть. И пусть я буду первой в нашей семье, пожелавшей тебе большого счастья.

— Ты уже слышала, — прошептала Бонафилья, кошкой проскальзывая в открывшиеся ворота.

Юдифь отложила работу, поднялась и подошла прибавить свои добрые пожелания к пожеланиям дочери.

— Извини, пожалуйста, я ненадолго, Ракель не даст тебе скучать. Мне нужно сделать кое-что до возвращения мужа.

Ракель открыла рот, собираясь заговорить, но свирепый взгляд Юдифи пресек возражения, которые она могла бы сделать. Она пригласила гостью сесть на скамью под деревьями и села сама.

— Мама, не перетруждайся, — сказала Ракель. — Сейчас жарко. Мать не имеет понятия, когда ей нужно прекратить работу и отдохнуть, — добавила она в объяснение и стала ждать, когда Бонафилья заговорит.

Тишину нарушало только чириканье птиц на деревьях и мурчание Фелиу, кошки, запрыгнувшей Ракели на колени.

— Волнуешься? — спросила наконец Ракель. — Я сперва очень волновалась и слегка нервничала.

— Мне страшно.

Эти слова были еле слышны из-под густой вуали.

— Бонафилья, убери вуаль, — сказала Ракель. — Пожалуйста. Как мне с тобой разговаривать, не видя тебя и не слыша? И тебе, должно быть, очень жарко.

Девушка сняла верхнюю вуаль, полностью покрывавшую ее от головы до бедер, и положила на скамью. Под ней была другая, закрывающая волосы и часть лица.

— Почему ты стала так укрываться?

— Не люблю, когда незнакомые пялятся на меня.

— В гетто? Но ведь тебя здесь все знают, — сказала Ракель.

— Все равно пялятся, будто со мной что-то очень неладное, — прошептала она.

— Глупости, Бонафилья. Уверяю, здесь на тебя никто не будет таращиться.

Она опустила вторую вуаль на плечи.

— Вот так лучше, — сказала Ракель. — Я рада видеть по лицу, что это в самом деле ты. Ты сказала, что тебе страшно? Почему?

— А тебе не было бы? — спросила Бонафилья. — Я должна выйти за него замуж, хотя в глаза его не видела. Мне прислали портрет Давида, но портрет ничего не говорит. Мой отец давным-давно решил, что мы должны пожениться.

— Ты влюблена в кого-то другого? — спросила Ракель?

— В кого-то другого? Нет, — с горячностью ответила она. — Просто не хочу выходить за незнакомца в далеком городе. Ракель, я иногда жалею, что не христианка, тогда я могла бы стать монахиней и не выходить замуж.

— Думаю, христианским девушкам, которым родители подготовили хорошие браки, нелегко уйти в монастырь, — заметила Ракель. — Как-никак, им придется отдать туда свое приданое.

— Я об этом не думала, — рассеянно сказала Бонафилья. — На будущей неделе мы с папой должны ехать в Перпиньян, совсем одни, не считая моего никчемного брата и Эсфири, моей служанки, от которой столько же утешения, как от куска льда в зимний день. — Указала подбородком на служанку, которая болтала с Лией в другой стороне двора. И внезапно схватила Ракель за руку. — А если приедем туда и мы возненавидим друг друга, а я знаю, что так и будет, никто не поможет мне сказать папе, что я не могу выходить за него. На брата никакой надежды. Дуран лишь все время твердит, что единственные приличные мужчины здесь либо уже женаты, либо наши родственники.

На глаза ее навернулись слезы; она выпустила руку Ракели и закрыла лицо ладонями.

Ракель ждала, пока Бонафилья не подняла голову и утерла глаза шелковым платком.

— А что твоя мачеха?

— Пресиоса? От нее никакого проку. Она не хочет оставлять своих замечательных детишек с нянькой.

— Разумеется, — сказала Ракель.

— Можешь ты поехать со мной? — спросила Бонафилья. — Пожалуйста. Я знаю, твой папа едет, потому что брат Давида его старый друг, но мой папа говорит, что ты не поедешь, потому что радуешься предстоящей свадьбе и очень занята приготовлениями к ней. Сказал это, чтобы я поняла, до чего нехорошая, — добавила она и заплакала снова.

— Бонафилья, пожалуйста, перестань, — сказала Ракель, с отчаянием оглядываясь на лестницу в надежде, что мать спускается во двор.

— Не могу, — ответила та, высморкалась и утерла глаза, словно готовясь к новому потоку слез. — Нужно, чтобы со мной был кто-то, кому я могу доверять. Кто-то сильный, чтобы помогать мне с папой. И примерно моего возраста.

Когда Юдифь наконец спустилась во двор, Бонафилья с улыбкой поднялась ей навстречу.

— Сеньора Юдифь, — сказала она, — Ракель добросердечно вызвалась поехать со мной в Перпиньян, если вы дадите ей разрешение.

— Вот как? — сказала Юдифь. — С ее стороны это любезно. Я разрешаю. Думаю, получить разрешение Даниеля будет нелегко, — добавила она поддразнивающе. — Но, уверена, мы сможем это уладить.

Беренгер де Круильес, епископ Жироны, поднял взгляд, когда врача ввели в его личный кабинет, и свирепо посмотрел на слугу.

— Сеньор Исаак, — сказал он, пытаясь скрыть раздражение. — Кто из этих бестолковых негодников, которыми я окружил себя, послал за вами? Должно быть, сегодня я выгляжу бледным и нездоровым.

— Никто не посылал за мной, ваше преосвященство, — ответил его личный врач. — Я нарушил ваш покой по своей воле, за что приношу извинения.

— В таком случае, для этого есть причина, мой друг, — сказал епископ. — Я знаю, что для ваших поступков всегда есть причина. Но сегодня я не могу уделить вам много времени. Мне предстоит обед с группой утомительных гостей. Может, сыграем в шахматы?

— Как ни искушающе звучит это предложение, — сказал Исаак, — я пришел попросить вас о любезности.