Фрейда волновало, есть Бог или нет. В переписке времен учебы в колледже Венского университета он постоянно возвращается к этому вопросу. Этот интерес отражают и его философские произведения вплоть до последнего большого труда «Моисей и монотеизм». В «Вопросе о мировоззрении» Фрейд приводит доказательства отсутствия Бога. Он упоминает проблему страдания и затем, используя психологическую аргументацию, заключает, что вся идея Бога – лишь проекция детского желания обрести родительскую защиту от превратностей судьбы. Он отвечает и сторонникам духовного мировоззрения, которые заявляют, что «вера имеет божественное происхождение и была нам дана как откровение Духа, которого человеческий дух не в силах понять». Это, возражает Фрейд, «явный случай использования голословного утверждения того, что не требует доказательств». А далее говорит: «За этим стоит истинный вопрос о том, существует ли божественный дух с его откровениями, и фразами о том, что, мол, нельзя о таком спрашивать, проблему не решить».

Льюис разделяет мнение Фрейда: да, это и правда наиважнейший вопрос. Он пишет: «Это дверь, за которой, как думают иные, ждет тайна вселенной. Либо это правда, либо нет. Если это неправда, значит, та дверь на самом деле скрывает просто-напросто величайший обман… из всех известных обманов». Многие согласны с ответом Льюиса – недавний опрос института Гэллапа показал, что подавляющее большинство взрослых американцев верит в Бога. Льюис прав: если духовное мировоззрение ложно, это не только обман, но и самая наглая мистификация из всех, известных роду человеческому. И тогда остается лишь одна альтернатива: последовать совету Фрейда, который призывает нас взрослеть и повернуться лицом к тому суровому факту, что мы одиноки во вселенной. Мы лишимся каких-то утешений, говорит Фрейд, но истина, хоть и суровая, в конечном итоге освободит нас от ложных надежд и нереалистичных ожиданий. Но если духовное мировоззрение истинно, тогда все прочие истины теряют свое значение. Ничто прочее не обладает столь же глубоким и всеобъемлющим смыслом для нашей жизни.

Коль скоро и Фрейд, и Льюис считали, что вопрос бытия Бога – самый важный в жизни, давайте попытаемся понять, как они пришли к своим несовместимым ответам. И давайте рассмотрим их биографии – как они прожили свои жизни – и посмотрим, на чем строили свои доказательства оба мыслителя, ведь судьбы их красноречивее слов и весомее любых аргументов.

Клайв Стейплз Льюис, родившийся на поколение позже Зигмунда Фрейда, в первой половине жизни разделял атеистическое мировоззрение основателя психоанализа, – но в конечном итоге отверг атеизм. Когда Льюис начал преподавать в Оксфорде, труды Фрейда уже повлияли на многие дисциплины, включая ту, которой занимался Льюис, – литературоведение. Льюис прекрасно знал все аргументы Фрейда, может быть, потому, что именно на них основывал свою позицию, когда был атеистом. В автобиографии он пишет: «Все мы в то время увлекались новой психологией. Мы не принимали ее целиком, но все были под ее влиянием. Больше всего нас интересовала “фантазия” или склонность выдавать желаемое за действительное. Все мы (ну разумеется!) были поэтами и критиками и потому высоко ценили “воображение” (в том смысле, какой придавал этому слову Кольридж), так что нам было важно отделить его… от фантазии, в том смысле, в каком ее понимали психологи»[3].

На самом деле редко встретишь человека, который бы никогда не менял взглядов на жизнь. И прежде чем мы начнем сравнивать мировоззрения Льюиса и Фрейда, надо понять, как они их обрели.

6 мая 1856 года в моравском городе Фрайберге (ныне Пршибор, в современной Чехии) Амалия Фрейд, урожденная Натансон, родила мальчика. Вряд ли она понимала, что однажды ее сын займет место в одном ряду с самыми прославленными учеными в истории. Ее муж, Якоб, назвал мальчика Сигизмундом Шломо и написал его имя на семейной Библии. Впоследствии ребенок отказался от обоих имен. Он никогда не представлялся как Шломо (так звали его деда по отцовской линии), а став студентом Венского университета, сменил имя «Сигизмунд» на «Зигмунд».

Первые два с половиной года о маленьком Сигизмунде заботилась няня. Глубоко верующая католичка, она брала малыша с собой в церковь. Много лет спустя мать Фрейда рассказывала, что он, возвращаясь с богослужения, «проповедовал и говорил [нам] о том, что делает Всемогущий Бог». Няня проводила с Зигмундом много времени, особенно когда его мать забеременела снова и родила его брата. Фрейд считал няню второй матерью и очень сильно к ней привязался. Когда Фрейду еще не исполнилось двух, умер его младший брат Юлиус; его болезнь и смерть, должно быть, поглотили все силы матери, и о Зигмунде заботилась только няня. Он писал, что пусть «она порой говорила суровости», он все равно «любил старушку»[4]. В письме к отоларингологу Вильгельму Флиссу, несколько лет бывшему его близким другом, Фрейд говорил: «В моем случае “первичным создателем” для меня была некрасивая, но мудрая старуха, много вещавшая мне о Всемогущем Боге и аде и научившая меня высоко оценивать мои таланты»[5]. Вслед за тем няня неожиданно ушла, ибо ее обвинили в воровстве. Она будет сниться взрослому Фрейду[6].

Исследователи предполагали, что критическое отношение Фрейда к духовному мировоззрению и особенно к Католической Церкви отчасти объясняется его злостью и разочарованием, связанными с тем, что няня-католичка покинула его в сложный жизненный период. Сам Фрейд это признавал: «Если та женщина исчезла столь неожиданно, некое впечатление от этого события должно было остаться во мне. Где оно теперь?» Еще он говорил об эпизоде, который «вот уже двадцать девять лет всплывает на поверхность моего сознания. Я отчаянно плачу… Я не могу найти маму… Я боюсь, что она исчезла, как незадолго до того исчезла моя няня»[7]. Однако мысль, будто его отношение к Церкви сформировалось из-за исчезновения из его жизни одного человека, – это некая фрейдистская натяжка.

Но остается один факт: благодаря няне Фрейд познакомился с ритуалами католиков. Когда та приводила малыша на мессу, Зигмунд, несомненно, видел, как верующие преклоняют колени, молятся и осеняют себя крестным знамением. Возможно, уже будучи взрослым, когда он в статьях сравнивал религиозные ритуалы с симптомами навязчивости и называл религию «коллективным неврозом навязчивых состояний»[8], он имел в виду свои детские впечатления. Вероятно, там Фрейд впервые познакомился с музыкой, с Римом и с праздниками Пасхи и Пятидесятницы (или Троицына дня – празднования сошествия Святого Духа на апостолов). Фрейд не любил музыку, но Рим его странным образом привлекал, а о двух этих праздниках он знал очень много. Он часто упоминает их в письмах, говорит о своей «тяге к Риму»[9], о желании провести «следующую Пасху в Риме»[10] и о том, как ему «сильно хочется снова увидеть Рим»[11].