— Так что? — спросила наконец бабка Степанида. — Согласна?

— Согласна. — Я улыбнулась. — Сегодня можно переехать?

Быстро переодевшись в купальник, я натянула коротенький веселый сарафанчик, сунула в соломенную сумку полотенце. Пляж здесь замечательный. Сама речка не слишком глубока, зато дно — один песок, безо всякого ила. Эта водная артерия, соседствующая с Горелками самым выгодным образом, сыграла далеко не последнюю роль в популяризации деревни. Купаться летом в городе было негде, если не считать нескольких заросших прудов да фонтана на центральной площади.

Стоя посреди комнаты, я раздумывала, что еще прихватить с собой, и на глаза мне попалась корзинка для бумаг. И я вдруг вспомнила о Надькиной находке, подошла и достала скомканную бумажку.

— Так, так… Уважаемая Анастасия Игоревна, — я быстро читала, машинально отмечая многочисленные грамматические ошибки, — без подписи, отлично…

Что за белиберда? Бред какой-то… Я повертела листок, на обратной стороне, внизу и вверх ногами, было начато: «Дор…», затем зачеркнуто двумя штрихами. Кто-то сначала решил обратиться ко мне «Дорогая»? А потом передумал, перевернул лист и написал «Уважаемая».

Я снова заглянула в листок и прочитала уже более внимательно:

«Уважаемая Анастасия Игоревна. Хочу вас придупридить что бы вы вели себя осторожна, одни лучше никуда ни ходили. Лучше побыть дома. Особенно вечером. Извините если что не так».

Я вертела листок так и этак, но больше никакой информации не получила.

— Если это Надькины штучки, — грозно сказала я вслух, — то она об этом пожалеет.

— Стаська, ты готова? — раздалось за окошком.

— Готова! — крикнула я. — Сейчас еще кто-то будет готов.., для кремации!

Выйдя за калитку, я подошла к подружкам.

— Твои проделки? — спросила я, тряся листком перед Надькиным носом. — Ни капельки не смешно.

— Чего ты? — удивилась Надежда, выхватывая листок. — Что это?

Пробежав глазами текст, она посмотрела на меня. Во взгляде сквозило искреннее удивление.

— Что это еще такое? Я-то при чем?

— Это я и хочу выяснить. Кто здесь при чем.

Молчавшая до сих пор Ирка взяла листок, прочитала и крякнула, качая головой.

— Знаешь, — неуверенно протянула она, — если бы меня спросили, то я сказала бы, что это почерк Володи Савченко…

— Из десятого? — с недоверием спросила Надька.

— Ну да.

— Это как ты определила? — Я понимала все меньше.

— Как, как! Учится он у меня. Представь себе: физика, химия и прочее — «пять». Литература и русский — еле-еле трояк. До слез иной раз доведет, просто не веришь, что человек такие перлы может выдавать. А почерк смотри какой красивый. Как мне его не узнать?

— А он подобными шутками когда-нибудь отличался? — спросила я у Ирки.

— Да нет вроде. Парень он, в общем, серьезный. Семейка у него так себе, а сам он ничего. Хотя как чужую душу разберешь?

— Это точно, — согласилась Надька и добавила:

— Только если мы здесь еще полчасика протопчемся, ты в город наверняка опоздаешь.

На пляже почти никого не было. Только мамаша с двумя детьми да две девчонки лет пятнадцати, растянувшиеся на полотенцах.

— А я такая умненькая девочка! — пропела Надька, доставая из объемного баула сверток. — Не знаю, кому как, а мне на пляже первым делом есть хочется, потом уже все остальное!

Она вытащила небольшую салфетку, принялась раскладывать малосольные огурчики, вареные яйца, черный хлеб, помидоры и маленькие охотничьи колбаски.

У меня сразу же забурчало в животе, хотя я точно помнила, что недавно позавтракала. Ирка задумалась на мгновение, потом достала из сумки бутылку газировки.

— А то вдруг пить захочется? — пояснила она, бухаясь на живот и отрывая зубами кусок колбасы.

Я немедленно последовала ее примеру и, энергично двигая челюстями, спросила:

— А от меня, я так понимаю, ожидают пол-литра?

— Ага. — Надька увлеченно чистила яйцо. — Только почему поллитровка? Ожидалась литрушка!

Мы принялись хохотать, пока не выяснили в конце концов, что я теперь должна подружкам пятилитровую канистру чистого медицинского спирта.

— А вы не описаетесь после пяти литров? — вежливо спросила я, а Надька ответила:

— Нет. После пяти литров писаться будет уже некому!

Ирка покатилась со смеху, да так, что чуть не подавилась. Мы с Надькой, конечно же, сразу начали колошматить ее по спине в спасательных целях. Она с писком отбивалась от нас.

Навозившись, мы плюхнулись в рядок на животы.

— А когда я была маленькой, — сказала Ирка, — на пляже секунды не могла просидеть. Сразу в воду. Пока не посинею. А как посинею, меня начинали вылавливать, а я сопротивлялась.

— Все малыши, наверно, любят купаться. Вон посмотри, как та тетка мучается, — я показала на нашу соседку по пляжу.

Ее младший пацан, вытащенный из воды, сидел синий и скрюченный на песке, но от полотенца гордо отказывался в знак протеста. Как только матери надоело стоять около него с полотенцем и она отвернулась, он, словно краб, бочком-бочком засеменил к воде. Мы засмеялись, а Надька крикнула:

— Мамаша, ваш ребенок смылся!.. То есть убежал!

Несчастная мать резво повернулась и увидела сынка почти у самой воды.

— Ну Колька, — закричала она, — или ко мне, или тебе конец!

— Славный выбор! — сказала Ирка. — Надеюсь, он не выберет смерть в пучине.

Несчастное дитя, терроризируемое матерью и преданное зловредной теткой, поплелось с видом каторжника назад. Проходя мимо нас, он повернул голову и с удовольствием показал Надьке язык. Мы с Иркой ткнулись носами в покрывало и завыли, а Надька зашипела:

— Ух ты, блоха иерихонская! Сейчас опять матери скажу!

Дитя поспешно ретировалось, а я спросила:

— Что это за блоха такая? Откуда тебе знать, что в Иерихоне были блохи?

— А где их не было? — пробурчала Надька и засмеялась.

Пока мы веселились, семейство вдруг начало резво собираться домой. До этого они вроде не торопились, ели апельсины, Колька с сестрой, конечно, бросались корками. А сейчас мать строго прикрикивала на детей, те быстро и послушно собирали разбросанную одежду. Они поднялись. Перед тем как уйти, женщина сказала:

— До свидания! — потом почему-то тревожно глянула за наши спины и ушла догонять детей.

— До свидания! — в один голос гаркнули мы, а я; конечно, не вытерпела и оглянулась.

Я быстро уяснила причину поспешного ухода женщины с детьми: за кустом, метрах в тридцати от нас, возле маленького симпатичного столика, неторопливо раскладывала вещи компания, человек десять. Состав вновь прибывших был чисто мужским, вероятно, по этой самой причине контролировать в дружеской беседе отдельные слова и обороты считалось излишним. Вели они себя непосредственно, словно дети, и располагались, похоже, надолго. «Не люблю я подобные компании», — подумала я и вслух сказала: