Ветер становился все сильнее. А разговор все затягивался.

– Ну, раз ты не хочешь…

Вик снова на меня зыркнула.

– Ты весь день протирал штаны в кабинете.

– Мне нехорошо, кажется, у меня грипп или типа того.

– Может, иногда надо выходить и заниматься? Сколько ты уже весишь? Сто двадцать?

– Какая ты злая. – Она продолжала на меня смотреть. – Сто тринадцать.

Звучало намного лучше, чем сто пятнадцать.

Вик сосредоточенно уставилась на мое левое плечо, видимо, обдумывая планы на вечер.

– Глен приедет домой поздно. – Она взглянула на себя в зеркало заднего вида и сразу же отвернулась. – Где они?

– 137-я, где-то в километре от старого моста Хадсон, – кажется, разговор налаживался. – В машине Билли.

Вик уже собиралась уходить, но я добавил:

– Они просили захватить с собой пиво.

Она повернулась и постучала по моему пассажирскому окну.

– Если бы я повезла ему пиво, то захватила бы вашу вскрытую упаковку, мистер. Вообще-то у нас в штате действует закон об открытой таре.

Я наблюдал, как от ее размашистой походки от бедра отскакивал пистолет шестнадцатого калибра.

– У меня почти всегда с собой открытый контейнер, независимо от моего состояния.

Она улыбалась, когда захлопывала дверь своей пятилетней патрульной машины. Приятно, когда ты можешь осчастливить коллегу. Я направил свою огромную машину к западной части города, но Вик обогнала с сиреной и мигалками. Она показала мне средний палец, когда проезжала мимо.

Я не мог не улыбнуться. Сегодня пятница, у меня с собой пять бутылок пива, и вечером мне позвонит дочь. Я проехал мимо долины Волф, не обращая внимание на незаконно припаркованные у дороги машины с номерными знаками других штатов. Под конец охотничьего сезона эта сторона равнин превращается в Диснейленд для всех мальчиков с большими игрушками. Но я просто наблюдал, как облака медленно закрывали горы Бигхорн. На верхушках лежал первый снег, и заходящее солнце окрашивало его в лиловый вместо ледяного голубого. Я прожил здесь всю жизнь, не считая учебы в Калифорнии и службы во флоте во Вьетнаме. Во время отъезда я постоянно думал об этих горах и поклялся, что буду смотреть на них каждый день, когда вернусь. По большей части так и происходило.

К тому времени, как я выехал на перекресток, дорогу уже слегка припорошило снегом, он кружился вокруг полыни и пастбища. Когда я остановился у почтового ящика, тени уже были длинными. Там лежало только объявление о распродаже у «Доктора Леонарда», и меня испугало то, что я этим заинтересовался. Я подъехал к дому, минуя оросительную канаву.

Марта выросла на небольшом семейном ранчо недалеко от Паудера и ненавидела жить в городе. Поэтому три года назад мы купили небольшой участок Фонда, а также кучу бревен, которые называют набором, пробурили колодец и установили септик. Мы продали дом в городе, потому что Марта настолько не хотела там жить, что переехала в трейлер, который я одолжил у Генри Стоящего Медведя, владельца «Рыжего пони» и по совместительству моего самого старого друга. К осени мы закончили стройку и подключили отопление. А потом Марта умерла.

Я припарковал машину на гравийной дорожке, достал пиво и прошел по участку грязи, ведущему к двери. Все хотел посадить траву, но снег мешал. Я толкнул дверь и переступил со шлакоблока на фанеру. Здесь еще есть над чем поработать. В доме были стены, но в основном просто каркасы. Если включить свет – висящие голые лампочки, – то освещение лилось сквозь деревянные прутья и рисовало на полу узоры. Электричество еще не провели, поэтому у меня были восемь розеток, подключенных к генератору, и работало все от него. Вода была, но вместо двери в ванной висела занавеска для душа – соответственно, гости у меня появлялись нечасто. Еще в доме стояло пианино моей свекрови, «Генри Ф. Миллер» довоенных времен, на котором я иногда мог что-то забацать, но со смерти Марты я к нему не притрагивался. Все книги были сложены в коробках из-под пива у задней стены, и в позапрошлое Рождество мы с Кади в порыве праздничного оптимизма купили торшер, кресло и цветной телевизор «Сони Тринитрон». Торшер и кресло служили исправно, а вот телевизор – нет. Без тарелки можно было поймать лишь 12-й канал, по которому показывают только черно-белые точки под успокаивающее шипение. Я смотрел его каждый день.

Я опустил телефон на картонную коробку рядом с креслом, чтобы не пришлось вставать, когда он зазвонит. С другой стороны находился переносной холодильник для пива. Затем бросил пальто и шляпу на коробки, включил торшер и сел в кресло с «Доктором Леонардом» на коленях. Я открыл каталог на третьей странице и раздумывал над покупкой чехла из искусственной овчины для всех стандартных кресел. Я взглянул на сложенные бревенчатые стены и попытался выбрать между цветом слоновой кости и каштановым. На самом деле все это не важно. За четыре года мне так и не удалось по-настоящему продвинуться в области декора интерьера. Возможно, мне судьбой предназначено обходиться обычным полиэстеровым акриловым флисом «Доктора Леонарда». Эта мысль была достаточно тревожной, чтобы открыть четвертую бутылку пива, которая была чуть теплее, чем первые три. Я отвинтил крышку, зажав ее между большим и указательным пальцами, и бросил в ведро из гипсокартона – единственную мусорку в этом доме. Я хотел было позвонить Доку по номеру 1-800, но боялся помешать звонку Кади. Она пыталась уговорить меня установить перенаправление вызовов, но я решил, что этого добра мне хватает и на работе, незачем платить за такую же привилегию дома. Я нажал на пульт и переключился с основного четвертого на двенадцатый канал: призрачное шоу. Моя любимая программа – черные капли разного размера передвигались сквозь метель, не производя при этом слишком много шума. Самое оно, чтобы хорошенько подумать.

Я вернулся по проторенной мысленной дорожке к отчету, который лежал у меня на груди, когда Руби вошла в кабинет. Мне даже не нужна была сама папка. Я помнил в ней каждый клочок бумаги. Там есть черно-белая обрезанная фотография – такая же, как и многие другие. С их помощью мы наделяем человека определенным клеймом страдания. «Место для фотографии». Пустой белый фон, нарушенный только тенью электрошнура, потому в нашем округе профессиональных фотографий не делали. В другой ситуации такие портреты могли бы смотреться не так уныло.

Мелисса была северной шайеннкой. На фотографии у нее темная копна густых волос, завивающихся к плечам, но внизу они слегка потускнели, на шее виднелись несколько синяков, а на скуле – ушиб. Я прямо слышу, как появлялись