Старого – или капитана Старикова Тимофея Павловича – он нашел не в камбузе. Заглянул туда, потянул носом – дым, мясо, баранина, барана где-то дернули, черти, лыбящийся солдат, поставленный следить за огромным чаном на огне, где варилось мясо и все, что удалось сегодня к нему достать, но самого Старого не было. На вопрос, где Старый, солдат неопределенно махнул рукой. Совсем распоясались…

Старого он нашел в восточной части контроля. Тот лежал на заботливо подложенной большой тряпке, которая когда-то была одеялом, и смотрел куда-то через небольшую щель в блоках. Смотрел внимательно, не отрываясь…

– Кэп… – позвал человек в форме и без знаков различия, – чего на земле лежишь? Так и цистит подхватишь на пару с геморроем.

Старый ничего не ответил…

Капитанское звание в армии бывает пяти подвидов: капитанчик, капитанишка, капитан, товарищ капитан и капитанище. Такого вы не найдете ни в одном уставе, но такое есть. Люди, которые носят погоны капитана, абсолютно разные. Некоторые получили эти погоны, когда еще молоко на губах не обсохло, и уже считают, как бы им получить очередные, перескочив это несерьезное звание. Есть те, кто особыми талантами не блещет, но честно выслуживает это звание, как то, которое им больше всего и подходит. Есть, наконец, те, которым более высокого звания в этой жизни не выслужить по причине ершистого характера. Не умеет строить отношения – переводя с бюрократического языка на нормальный, это значит: режет правду-матку в глаза, в том числе начальству, может послать кого угодно и куда угодно и любит своих солдат больше своего непосредственного начальника. В российской армии такого не прощается. Таким либо просто возвращают документы на присвоение очередного звания, либо командование части не посылает, в зависимости от того, где означенный капитан умудрился начудить. Но иногда армии приходится и воевать, знаете ли, и вот тогда-то такие капитанищи и тянут на себе, на своих плечах всю планиду войны. Ибо понимают они в ней побольше, чем многие генералы, получившие зачастую свои звания, усердно вылизывая начальственные зады. Не все, конечно, но многие, многие. И вот такие капитанищи – они всегда оказываются в нужном месте на участке прорыва, всегда умудряются замкнуть кольцо окружения или прижать банду огнем, прежде чем в штабе сообразят, что делать, именно они при необходимости виртуозно саботируют многомудрые приказы штабов, спасая солдатские жизни и добавляя еще более нелестные характеристики в свое личное дело… короче, они и ведут войну. Неторопливо, но неотвратимо, размеренно вращают это кровавое колесо, воюя так, как крестьянин пашет поле – без надрыва, но и пока свое не сделает, не уйдет. Таким был капитан Стариков, которого он знал с прошлой войны – человек, которому майором светило стать разве что под самую выслугу…

– Что там? – спросил человек в форме без знаков различия, инстинктивно пригибаясь…

– Снайпер, с..а. По ночам с фэзэушки колотит, гад. Иногда с хрущевок работает. Опытный, гад, никак не поймаем.

– Зацепил кого?

– Пока нет. Но не вылезти… сегодня днем отработал… едва Димыча не сделал.

Оба они знали, что это может означать. Если снайпер прицепился к местности, работает по одному и тому же блоку, по одной и той же точке – это, скорее всего, значит, что он местный. И скорее всего – не мужик. Баба или ребенок… может, пацан. Такого не выцепить почти никакой зачисткой, этот снайпер, наверное, не раз проходил днем через блокпост – на базар, искать родных, получить какую-никакую помощь в зональной комендатуре. Они знали, что в горах – в течение всех четырех лет, пока здесь не было русских, работали снайперские и не только снайперские школы, здесь вербовали наемников, дикие гуси слетались на запах поживы. В отличие от первой войны, где воевали только чеченцы, сейчас все больше попадались люди с других мест, даже из других стран. Грузины, дагестанцы, афганцы, турки, даже негры. Первая война изрядно повыбила чеченских мужиков, кто-то погиб, кто-то умер от ран – и на смену им пришли ваххабиты. Эти сражались уже не за землю, не за народ – плевать им было на землю и на народ, эти сражались за власть, за идею, за исламское будущее. В комендатуре человек в форме без знаков различия держал в кабинете едва ли не мешок разных удостоверений, от ДГБ, Департамента государственной безопасности Чеченской Республики Ичкерия до исламского комитета такого-то села, или вовсе – арабские битаки[1]. Мужчины были мертвы, но оставались женщины и дети этой земли. И они мстили как умели. Ни один из мужиков, сидящих сейчас у бетонной стены в восточном углу восьмого контроля – ни тот, кто лежал у щели, напряженно смотря вдаль, ни тот, кто сидел рядом, прикрыв глаза, не сомневался в том, что здесь русский народ воюет против чеченского народа. Не армия против бандитов и террористов – а именно так: русский народ против чеченского народа. Это было бы плохо и, наверное, даже безнравственно, если бы не одно «но» – здесь и сейчас решалось, кто будет жить и владеть не Чечней, а гораздо большими землями – русский народ или чеченский народ. А тут при таких раскладах все соображения справедливости и гуманности лучше засунуть в…

Человек в форме без знаков различия ничего не спрашивал – он просто сидел, прислонившись спиной к холодному бетону и закрыв глаза, пытался немного отдохнуть перед очередной бессонной ночью. А Старый, капитанище, который отвечал за жизни двух с лишним десятков пацанов на блоке, не отвечал. Он выслеживал снайпера, и ему было некогда отвечать.

Темнело. Темнело уже рано, наступила осень. Пока днем еще было тепло, но утром уже перетаптывались с места на место, стараясь согреться. Потом наступит глубокая осень. С деревьев опадут листья, лужи по утрам уже начнут покрываться ломким ледком – и боевики в горах закопают свои автоматы и пойдут пережидать зиму на зимних квартирах, в городах и селах. Молодые и не очень, с волчьими взглядами, мозолями на указательном пальце, сбитыми до синяков плечами. Потом придет зима – мерзкая, с раскисшими дорогами, холодными туманами и долгими ночами, в которые по эфиру не докричишься помощи, если чего. А потом придет весна, и деревья оденут листву – пойдет зеленка, и колесо провернется снова, липкое от русской и чеченской крови…

И все…

– Не… – решил Старый, – облом. Без толку.

Повернувшись на бок на своей грязной тряпке, он достал из пайковой пачки сигаретку, но курить не спешил. Просто мял в пальцах.

– Чего нового в мире делается? – спросил он.

– Вчера в Нью-Йорке два небоскреба самолеты таранили. Оба рухнули.

Капитан покачал головой:

– Это как это?

– Да вот так! – почему-то раздраженно сказал человек в форме без знаков различия. – Совсем, смотрю, паутиной заросли на своем блоке. Радио не слушаете, что ли? Со вчерашнего дня об этом по ящику в каждых новостях долдонят.

– Не. Не слушаем. Аккумуляторов лишних нет, а дырчик[2]гонять ради одного радио… Да и шум лишний на хрен нужен, не заметишь, как подберутся. И чо теперь будет? Двухсотых много?