Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Теперь он сдохнет, и Эмили останется без гроша.
— И все же мы должны навестить Бэна. Врачи сказали, что ему осталось недели две.
— Ну, хорошо, хорошо! Мы поедем!
Мы загрузились в «форд» и поехали. Отец сделал остановку возле рынка, и мать купила цветы. Путь наш лежал в горы. Когда достигли подножья, отец свернул на маленькую извилистую дорогу, ведущую наверх. Дядя Бэн лежал в санатории для больных туберкулезом.
— Должно быть, это стоит Эмили кучу денег — содержать Бэна в таком месте, — сказал отец.
— Может, Леонард помогает? — предположила мать.
— Леонард нищий. Он все пропил и промотал.
— А мне нравится дедушка Леонард, — сказал я.
— Детей должно быть видно, но не слышно, — гаркнул отец и продолжил: — Этот Леонард был добр со своими детьми, только когда надирался. Вот тогда он и шутил с нами, и раздавал деньги. Но когда папочка был трезв, то не было в мире человека жаднее и подлее его.
«Форд» легко взбирался по горной дороге. Воздух был свеж и прозрачен.
— Приехали, — сказал отец, выруливая на стоянку возле санатория. Мы все вышли, и я, вслед за родителями, забежал в здание. Когда мы вошли в палату, дядя Бэн сидел на кровати и смотрел в окно. Он повернулся. Это был очень красивый мужчина: худощавый, черноволосый, с темными глазами, которые блестели, словно бриллианты на свету.
— Здравствуй, Бэн, — сказала мать.
— Здравствуй, Кэтти, — отозвался дядя и посмотрел на меня. — Это Генри?
— Да.
— Садитесь.
Отец и я сели.
Мать осталась стоять:
— Мы привезли цветы, Бэн. Но я не вижу вазы.
— Да, прекрасные цветы, Кэтти, спасибо. Но вазы действительно нет.
— Я пойду поищу, — сказала мать и вышла вместе с цветами.
— Ну, где же теперь все твои подружки, Бэн? — спросил отец.
— На подходе.
— Сомневаюсь.
— Они на подходе.
— Мы здесь только потому, что Катарина хотела видеть тебя.
— Не сомневаюсь.
— Я тоже хотел видеть тебя, дядя Бэн. Я думаю, ты хороший, — сказал я.
— Хороший кусок говна, — добавил отец. В палату вошла мать с цветами в вазе.
— Вот. Я поставлю их на столе возле окна.
— Замечательный букет, Кэтти. Мать села.
— Нечего рассиживаться, — сказал отец.
Дядя Бэн запустил руку под матрац и достал пачку сигарет. Он вытянул одну, зажег спичку, прикурил и глубоко затянулся.
— Тебе же не разрешают курить, — заговорил отец. — Я знаю, где ты берешь сигареты. Твои шмары приносят их тебе. Ну что ж, я скажу докторам, и больше ни одна блядь не проникнет сюда!
— Кончай пороть чушь, — ответил дядя.
— У меня есть желание выдрать эту сигарету у тебя изо рта вместе с губами! — продолжал злиться отец.
— У тебя никогда не было приличных желаний, — усмехнулся дядя.
— Бэн, — вмешалась мать, — ты не должен курить. Это убьет тебя.
— Я прожил хорошую жизнь, — ответил дядя.
— Ничего хорошего не было в твоей жизни, — не унимался отец. — Врал, занимал деньги, блядовал и пил. Ты не работал ни одного дня в своей жизни и теперь подыхаешь в 24 года!
— Это было весело, — сказал дядя и вновь крепко затянулся.
— Пошли отсюда, — сказал отец, поднимаясь. — Он сумасшедший! За ним встала мать. Затем я.
— Прощай, Кэтти, — сказал дядя. — И ты, Генри, прощай, — он взглядом показал, к какому Генри обращается.
Мы проследовали за отцом через холл санатория и вышли на стоянку к нашему «форду». Машина завелась, и мы стали спускаться вниз по извилистой горной дороге.
— Нужно было посидеть подольше, — сказала мать.
— Ты что не знаешь, что туберкулез заразен? — спросил отец.
— Я думаю, дядя хороший, — сказал я.
— Это болезнь делает его похожим на хорошего человека, — сказал отец. — К тому же, кроме туберкулеза, он подхватил еще много всякой заразы.
— Какой заразы? — заинтересовался я.
— Тебе еще рано знать, — ответил отец.
Он лихо вел машину вниз по извилистой горной дороге, пока я думал над его словами.
И снова было воскресенье, и мы ехали в нашем «форде» в поисках дяди Джона.
— У него совсем нет честолюбия, — говорил отец. — Я никогда не видел, чтобы он поднял свою дурацкую голову и прямо посмотрел людям в глаза.
— Мне не нравится, что он жует табак, — отвечала мать. — Жует и сплевывает куда попало.
— Если бы таких, как он, было большинство, эту страну уже давно завоевали бы китаезы, а нас всех превратили бы в прачек…
— Просто Джон не имел шанса, — продолжала мать. — Он слишком рано ушел из дома. Ты-то, по крайней мере, закончил школу.
— Колледж, — поправил отец.
— Где? — удивилась мать.
— В университете Индианы.
— Джон говорил, что ты закончил только школу.
— Это Джон закончил только школу. Поэтому он и подстригает траву.
— А дядю Джона я тоже увижу? — спросил я.
— Сначала посмотрим, удастся ли нам отыскать твоего дядю Джона, — ответил отец.
— А китаезы, правда, хотят завоевать нашу страну? — задал я второй вопрос.
— Эти желтые черти уже несколько веков ждут удобного момента. Единственное, что их удерживает — это драка с япошками.
— А кто лучше дерется, китаезы или япошки?
— Япошки. Но китаезов больше, вот в чем проблема. Когда ты убиваешь одного, он раскалывается пополам и получается два живых китаезы.
— А почему у них желтая кожа?
— Потому что вместо воды они пьют свои ссаки.
— Папочка, не говори мальчику такие вещи!
— Тогда скажи ему, чтобы не задавал столько вопросов.
Мы ехали дальше сквозь теплый лос-анджелесский день. На матери было одно из ее выходных платьев и фантастическая шляпка. Когда она надевала такой наряд, то всегда старалась сидеть очень прямо и сильно вытягивала шею.
— Хорошо бы мы имели чуть больше денег, тогда мы бы могли помочь Джону и его семье, — сказала мать.
— Я не виноват, что они не имеют даже ночного горшка, — отозвался отец.
— Папочка, Джон, как и ты, был на войне. Неужели он ничего не заслужил?
— Он даже звания не заслужил. А я вернулся старшим сержантом.
— Генри, но не могут же все твои братья быть такими, как ты.