предки возликовали уже тот момент, когда мы одержали главную победу — над самими собой. Поэтому будьте благодарны всему в мироздании, а особенно своим гонителям, чье преследование помогло каждому раскрыть в себе лучшие качества!

Какое-то время собравшиеся молчали, обдумывая сказанное под мирное потрескивание костра и дальний плачь лесной птицы, пока светловолосая девушка по имени Сцилла тихо не произнесла:

— И все же невозможно наблюдать, как ты с невозмутимым спокойствием собираешься отдать себя на растерзание хищникам. Мне кажется, будто я соучастница готовящейся казни.

— Никто не обещал нам легкой прогулки в самом начале пути. Иногда приходится делать трудный выбор между плохим и очень плохим, — спокойно ответил Эрбин, бросив на съедение ненасытному пламени сухую ветку. — В любом случае жалеть нужно тех, кому жажда золота и безграничной власти застила глаза. Быстротечное время вскоре отберет у злодеев все награбленное вместе с иллюзиями, а вечность их встретит запертыми вратами в обитель предков, людским презрением и холодным равнодушием Богов. Мы же всегда можем утешиться одним только тем, что бьющиеся за правду обретают бессмертие в своих подвигах, которые воспевают потомки.

— Как одолеть разжиревших дворцовых крыс, если они под надежной охраной своих до зубов вооруженных псов? Только утопить их в собственной крови, самим достав клинки из ножен и призвав к восстанию людей, — задался вопросом старый моряк Гортензий Шрейер и тут же сам на него ответил.

— Призывать к кровопролитию я не имею морального права хотя бы потому, что моя ладонь никогда не сжимала рукоять меча. К тому же я, может быть наивно, но искренне верю в разум людей, большинству которых страшна сама мысль о братоубийственной сваре в государстве. Нам следует не разжигать кровавую междоусобицу, а продолжать использовать малейшую возможность для того, чтобы достучаться до сердец еще многих находящихся в неведении жителей королевства. Повелители не смогут повелевать, если будут повсеместно презираемы, — без замешательства отрезал Гавальдо.

Он тяготел к мировой истории с юных лет и хорошо знал, с какой легкостью по призыву безрассудных вожаков начинались свирепые бунты, которые чаще всего жестоко подавлялись хорошо обученным, дисциплинированным и прошедшим горнило сражений войском. Даже если мятежникам и удавалось захватить власть, то вызванный к жизни из самых благородных побуждений вечно голодный дух безудержного насилия продолжал требовать себе еще больших жертвоприношений, отчего новый порядок вскоре становился куда жестче прежнего, пока в конце концов не пожирал установивших его предводителей. Даже на самого Гавальдо грубая сила или принуждение крайне редко оказывали должное влияние, чего нельзя было сказать о прочих методах воздействия. К примеру, в детстве он плохо усваивал заморские слова и выражения, несмотря на строгое требование учителя их вызубрить. Когда же ребятам стали рассказывать о путешествиях в дальние страны, увлеченный захватывающими историями маленький Эрбин помимо иноземных фраз в скором времени выучил причудливые название далеких городов, морских проливов и разбросанных по океану островов.

— Раз такое дело, мы отправимся вместе с тобой, чтобы разделить все испытания и по возможности с достоинством их выдержать, — заключил бывший скупщик краденого, а ныне беглый галерный гребец Аурелиан Менье.

— Каждый сам волен решать, где от него больше проку. Только не взваливайте на себя груз, который не сдюжите. Я же поскачу один и настоятельно прошу вас, как преданных друзей, понять меня и дать испить свою чашу до дна, — сказал Гавальдо, обводя благодарным взглядом освещенные жарким пламенем лица.

Как ни странно, но жена просветителя Люция все эти дни сохраняла завидную выдержку и присутствие духа, не пытаясь отговорить своего супруга от его твердого намерения. Будучи мудрой женщиной, прожившей с ним в браке два десятка лет, она как никто другой понимала, что Эрбин может остаться собой только вернувшись на родину, даже если там ему суждено принять мученическую смерть. Священная же земля хоть и гарантировала физическую защиту, однако не могла уберечь его от неизбежной, медленной и куда более страшной пытки собственной растревоженной совести.

На заре третьего дня после того разговора возле костра, попрощавшись с женой, детьми и поблагодарив за все товарищей, Гавальдо оседлал статного белогривого коня и, обгоняя попутный ветер, во весь опор помчался по напоенной предрассветным дождем земле навстречу неизбежному. Пересекая залитые солнцем поля, огибая притихшие тенистые перелески, резво взбираясь на видимые издали вершины холмов, он вдыхал настоянный на нектаре пестрых цветов, смоле вековечных деревьев и соке пряных диких трав воздух, словно впрок насыщаясь силой, дающей возможность перенести самые тяжкие испытания.

Родной край встретил Эрбина нежным светом малинового заката, отчего создавалась иллюзия, будто здесь, на озаренной прощальными лучами мирно засыпающего солнца земле, не может укорениться никакое зло. Не наткнувшись на пограничный дозор, уже в кромешной тьме он остановился у главных ворот небольшого городка и попросил ночного стражника позвать командира ополчения или любого знатного горожанина.

Местные бонзы сразу же поместили просветителя в тесную душную тюрьму у крепостной стены, а когда окончательно убедились в подлинности его личности, заметно растерялись и до особых распоряжений из королевского дворца ни разу не навестили известного узника. Пребывая в темном каменном мешке Гавальдо уже начал терять счет дням, но однажды его тяжелую дрему прервал металлический лязг отпираемого замка, перешедший в протяжный скрип закопченной дубовой двери, после чего перед ним предстали несколько человек в расшитых золотом узких одеяниях с бронзовыми подсвечниками в руках. Не успел просветитель толком разглядеть их лица, как его стащили с набитого сеном тюфяка, сковали запястья широкими железными кандалами и повели к стоящему у самой тюрьмы крытому грубой парусиной фургону, запряженному четверкой крепких лошадей. Эрбин ожидал подобного развития событий, однако происходящее все равно казалось дурным сновидением. Только уже в пути немилосердная дорожная тряска, дробный стук кованых копыт, да удушающий запах отсыревшей соломы время от времени возвращали ему ощущение реальности.

— Нескромно так говорить, но наше гостеприимство, воистину, безгранично! — громогласно провозгласил начальник тайной королевской стражи Фонтенель Цинций, входя в тюремную камеру. — Столько простора, света, удобное ложе, стул, стол! Прибывающим в столицу мы завсегда несказанно рады!

Он сухо представился и уселся напротив крошечного зарешеченного окна. Его показное кривлянье и ядовитый сарказм не отменяли того факта, что условия в специально отведенном для просветителя крепостном каземате оказались куда лучше, чем в темнице приграничного городка. Узник был премного наслышан о хитром коварстве Цинция, помноженном на природную смекалку, но воочию увидел всемогущего главаря стражников Спациана впервые. В его круглом холеном лице с бусинами колючих глаз, как и во всем благообразном облике неуловимо сквозило что-то отталкивающее.

— Для начала разъясните, достопочтенный сеньор, по какому праву