И руки, руки от мороза отойдут! А то словно в крапиву их сунули…

Фаддей быстро разыскал в деревушке столь желанный ему постоялый дом. Почти пустой. Только в уголку сидели несколько нахохленных теней за круглым столом.

Фаддей тоже рухнул за стол подле печки. Пахло в шинке не ахти как и темновато было, да какое ему до того дело, выбрался он от пруссаков!

Из кухни выскочила разбитная паненка. И Фаддей поневоле приосанился. Гром и молния! Очень даже недурна собой девка-то! Он-то рассчитывал на появление старого, жирного корчмаря, а тут такая красотка пожаловала. Небось и есть дочурка того самого старого и жирного корчмаря. Дочурки у корчмарей всегда красотки. В Геттингеме Фаддей на таких вдосталь насмотрелся.

Паненке было не больше семнадцати, а меж столов пробиралась столь самодовольно, будто весь двор постоялый ей одной принадлежал. В руках девица несла чарку с вином, которую и поставила с шутливым замечанием на угловой столик. Странно только, отчего это она по-немецки говорит, а не по-посполитскому «прошикает». Впрочем, местечко-то приграничное, так что чего дивиться… Паненка отпустила еще парочку шуточек, а Фаддей подумал разморенно: «Эка жужжит, как пчелка, что с цветочка на цветочек перелетает». А следующим «цветочком» был он, Фаддей Булгарин.

От паненки никак глаз отвести не удавалось. Словно прилипли глаза-то к лицу ее. Разве что его Мари так же хороша собой. Мороз отпустил Фаддея из своих цепких ледяных щупалец, какое там, студиозус взопрел даже. В животе колоть начало, а сердце за двоих колотиться принялось. Сейчас. Сей-

Ее каштановые волосы были убраны в косы, и глаза у нее, как у косули дикой. Паненка улыбнулась и замерла подле Фаддея.

– У нас как раз картофельную похлебку приготовили, – сообщила дочь корчмаря. – У нас ее всегда готовят отменно.

И губки прекрасной паненки соблазнительно дрогнули.

– Верно, я и впрямь выгляжу голодным, раз вы, сударыня, сразу о еде со мной заговорили, – слабо улыбнулся в ответ Фаддей. Улыбка у него на редкость жалкой получилась.

– О да, выглядите, господин!

– О, у вас опытный взгляд, сударыня, – Фаддей изо всех сил старался подольше удержать подле себя сию «пчелку». – И каким же видится вам истинно изголодавшийся человек?

– Ну, истинно изголодавшийся человек вваливается в наш трактир, шатаясь, чуть ли не падает за стол, не спуская глаз с дверей на кухню, а затем не сводит этих самых жадных глаз с хозяйки ни на секунду.

Мило же она смеется, мелькнуло в голове у Булгарина, и губки у нее так забавно подрагивают…

– Значит, так, сударыня, отведаю-ка я у вас горшочек картофельной похлебки. И от кружки пива тоже не откажусь.

– А наше пиво многие хвалят… – заметила девица с улыбкой и двинулась, изящно покачивая бедрами, в сторону кухни.

Фаддей прикусил губу, глядя вслед соблазнительной «пчелке».

После Мари он никого знать не хотел. Уже несколько лет. Нет, девок трактирных в Геттингеме за мягкие бока пощипывал, но никого не любил, как-то вот не позволял даже думать себе о любви. А то предателем бы себя вмиг почувствовал. Но ведь не может так и далее продолжаться! Потому что сейчас, глядя на прелестную дочку корчмаря, Фаддей затосковал, вернее, тело его по любви затосковало. Странное чувство. Словно ребра одного у него не доставало, словно изъяли у него то ребро, чтобы Женщину для него специально сотворить. Ибо без нее несовершенен есмь.

Паненка вернулась с кружкой пива.

– Скажите-ка, геттингемскую монету вы берете? – спросил он девицу. – Польских у меня покамест нет еще.

Губки девицы вновь растянулись в улыбке. А теперь-то чего смеется?

– Разумеется, мы берем геттингемские монеты, – отозвалась она, наклоняясь к нему. – В наших окрестностях так принято.

Если бы у него в руках сейчас была ложка, Фаддей точно выронил бы ее – от ужаса.

– Так я еще в Пруссии? – сдавленно спросил он. – А я-то думал, что уже в Речи Посполитой…

– О, нет, до границы еще минут десять пешим ходом, – беззаботно отозвалась девица, вмиг из «паненки» превращаясь во «фройляйн». – Но будьте уверены, господин, такую похлебку в Польше вы уже ни за что не попробуете. Только обождите немного, я принесу вашу тарелку.

И вновь исчезла.

А Фаддей вслушивался в подозрительный гул в голове. Как же он мог так преступно просчитаться? Вот ведь беда! И что же ему теперь делать? Плюнуть на все и пожрать как следует? А не слишком ли то опасно? Эвон как заозирались «тени» трактирные при слове «граница»!

Нет. Успокойся же, Фаддей. Не сходи с ума понапрасну. Будешь дергаться, беду на голову свою только навлечешь. В конце концов, не писано же у него на лбу: «Путешествую без подорожной!» Вот съест он картофельную похлебку, с силами соберется. А то еще и подумает, остаться ему на постоялом дворе на ночь. Впрочем, ночь и без того уже наступила. До чего же здесь темно, в шинке-то. Только свечки на деревянных столах горят, маленькие островки света во мраке.

Фаддей отпил большой глоток из кружки. Давно он пива-то не пил. Эх, русского бы кваску сюда…

С голодным видом Булгарин покосился в сторону кухни, в которой исчезла хорошенькая дочка корчмаря. Интересно, эта фройляйн тоже улыбается, когда помешивает в котле свою картофельную похлебку?

Внезапно огонек свечи на его столе заметался беспокойно. Так, кто-то решил развеять его застольное одиночество. Над столом угрожающе навис некто с орлиным носом. Гм, а почему это носом? У орлов вроде бы клювы. Ну да ладно, пусть будет орлиный нос. Нос-то огромный, а вот глазенки – сущие щелочки. «Орел» без приглашения сел за стол напротив Фаддея. Да еще кивнул двум своим спутникам, что медленно выплыли из темноты на жалкий свет восковой свечечки. Подхватили табуреты и сели по бокам. Булгарин весь подобрался, чувствуя недоброе. Хотелось бы верить, что они просто решили составить ему компанию. Хотелось бы верить…

С наигранно безразличным видом он обвел глазами непрошеных соседей. Парень, пристроившийся справа от него, казался грубо сколоченным шкафом. Да еще шкафом, смердящим сивушным перегаром и потом.

Сосед с орлиным носом был седой как лунь, да и одежка у него тоже была какая-то вся седая. Даже кожа на лице и та казалось серой. Очки же на гигантском «клюве» – дужки с позолотой.

А вот третьему с ростом совсем не повезло – подагрический гном, да и только. И ушки острые, как у чертенка с заброшенной мельницы.

– Надеюсь, ты не будешь возражать, если мы посидим рядком, чужак, – улыбнулся «орлиноносый» и пододвинул к себе пивную кружку. – Не больно-то весело сегодня вечером, – проронил он. – Вот мы и подумали, не поболтать ли нам с приятным человеком.

«Вот и неправильно подумали!» – хмыкнул про себя Фаддей. Дыши тут отвратным сивушным духом. Да еще эти двое на него так поглядывают, словно и не люди вовсе, а собаки, ждущие хозяйского приказа. Ну, и как ему от них избавляться? Подыграть? Или сразу же сказать, чтоб убирались. Если бы он только наверняка знал, что это всего-навсего пара выпивох… Ну, положим, те, что по бокам от него расселись, и в самом деле выпивохи. Но вот тот, что с орлиным носом? Он-то как раз выпивохой совсем не кажется. Скорее всего, чинуша… а то и доглядчик жандармский. О, господи, и как из всего этого выкрутиться!