Увиденное заставило Эрику обернуться назад, вернуться в детство. С тех пор прошло больше двадцати трех лет. За это время многие люди появлялись в жизни Эрики или исчезали из нее, но Александра всегда оставалась с ней, в самом ее сердце. Тогда они были всего лишь детьми, повзрослев — стали чужими друг другу. Но тем не менее Эрика с трудом могла смириться с мыслью о том, что Александра совершила самоубийство, хотя картина, которую она увидела в ванной, не оставляла практически никаких сомнений. Та Александра, которую знала Эрика, была одним из самых жизнерадостных и уравновешенных людей в ее жизни. Красивая, уверенная в себе, с походкой, которая заставляла мужчин оборачиваться и смотреть ей вслед. По слухам, которые доходили до Эрики, и как, собственно, она всегда и думала, жизнь была щедра к Александре: она владела картинной галереей в Гётеборге и вышла замуж за мужчину, который был не только красив, но и преуспевал в делах. Они жили на Сере в доме, который больше походил на старинную барскую усадьбу, но что-то все же, очевидно, в ее жизни было не так.

Эрика почувствовала, как ее одолевают мрачные мысли, и, чтобы развеяться, набрала номер своей сестры.

— Ты спишь?

— Ты что, шутишь? Из-за Адриана я с трех часов на ногах, а когда он наконец угомонился где-то в районе шести, проснулась Эмма и захотела играть.

— А что, разве Лукас не мог бы подняться сам хоть разок?

На другом конце линии воцарилось ледяное молчание, и Эрика прикусила язык.

— У него сегодня очень важная встреча, ему надо быть отдохнувшим. Кроме того, у Лукаса как раз сейчас очень сложная ситуация на работе: фирма оказалась перед необходимостью важного стратегического решения.

Голос Анны стал заметно повышаться, и Эрика услышала в нем истерические нотки. У Лукаса всегда были под рукой наготове веские причины, и сейчас Анна наверняка цитировала его слово в слово. Готовился ли он к важной встрече, или находился в стрессе из-за принимаемых им трудных решений, или у него просто сдавали нервы из-за всего этого — согласно самому Лукасу, он был всегда правым, крупным преуспевающим бизнесменом. Все заботы о детях, таким образом, возлагались на Анну. Анне было тридцать, но, когда они увиделись на похоронах родителей, она выглядела лет на десять старше из-за постоянных забот о резвой трехлетней девчушке и четырехмесячном сыне.

— Honey, don't touch that.[1]

— Сильно сказано. А тебе не кажется, что с Эммой пора начать разговаривать по-шведски?

— Лукас считает, что мы должны разговаривать дома по-английски, он говорит, что мы все же переедем обратно в Лондон еще до того, как Эмма пойдет в школу.

Эрику, мягко говоря, раздражали фразы типа: «Лукас думает, Лукас говорит, Лукас считает, что…» В ее глазах зять представлял собой образцовый экземпляр первоклассного напыщенного подонка.

Анна встретила его, когда работала гувернанткой в Лондоне, и моментально была очарована тем, что преуспевающий биржевой делец Лукас Максвелл, на десять лет старше ее, настойчиво ухаживает за ней. Она отказалась от планов насчет учебы в университете и вместо этого посвятила свою жизнь тому, чтобы стать образцовой, респектабельной домохозяйкой. Проблема состояла лишь в том, что Лукас относился к типу людей, которые всегда чем-то недовольны, и Анна, привыкшая с самого детства делать только то, что хотелось ей самой, за годы жизни с Лукасом полностью потеряла себя как личность. Вплоть до рождения детей у Эрики теплилась надежда, что в один прекрасный момент Анна все же придет в себя, взорвется, уйдет от Лукаса и начнет наконец жить своей жизнью. Но после того как сначала Эмма, а потом и Адриан появились на свет, Эрике, к сожалению, пришлось смириться с тем, что зять, похоже, задержится надолго.

— Я предлагаю оставить тему Лукаса и его представлений о воспитании детей. Как там мамочкины любименькие поживают?

— Да все то же. Ну в общем — все как обычно… Эмма вчера почему-то решила немножко сойти с ума: пока я не видела, она взяла ножницы и принялась кромсать детскую одежду на мелкие кусочки; а Адриана последние три дня тошнит, он кричит так, что уши закладывает.

— Похоже на то, что тебе надо немного сменить обстановку. Не хочешь ли взять детей и приехать сюда на недельку? Кроме того, мне нужна твоя помощь, чтобы разобраться в целой куче вещей, и нам необходимо заняться всеми бумагами, ну и так далее.

— Ты знаешь, мы как раз думали поговорить с тобой об этом.

Как обычно, когда ей надо было сказать что-то неприятное, голос Анны начал заметно дрожать. Эрика моментально насторожилась. Только что прозвучавшее «мы» не означало ничего хорошего. Как только Лукас хоть одним пальцем влезал в какую-нибудь игру, обычно выходило так, что он всегда что-нибудь выигрывал, а все остальные проигрывали. Эрика ждала, что же сейчас скажет Анна.

— Мы с Лукасом подумываем переехать обратно в Лондон, как только он окончательно наладит работу в шведском филиале компании, и мы совсем не планировали заботиться о содержании дома здесь. И что тебе за великая радость заниматься большим домом за городом! Я имею в виду: семьи у тебя нет, так что…

Пауза была короткой.

— Что ты, собственно, хочешь сказать?

Эрика накручивала прядь своих светлых волос на указательный палец — привычка с детства, она всегда так делала, когда нервничала.

— Ну, Лукас считает, что мы должны продать дом. У нас нет никакой возможности продолжать содержать его. Кроме того, нам бы хотелось купить дом в Кенсингтоне, когда мы переедем обратно, и, хотя Лукас зарабатывает более чем хорошо, деньги от продажи очень бы нам пригодились. Я хочу сказать, что дом на западном побережье, да еще так удобно расположенный, уйдет за несколько миллионов: богатые немцы с ума сходят что от видов на море, что от морского воздуха.

Анна продолжала приводить какие-то аргументы, но Эрика почувствовала, что с нее достаточно, и медленно положила трубку на середине фразы. Да, ничего себе, называется, развеялась, отвлеклась. Она всегда была для Анны больше мамой, чем старшей сестрой. Эрика всю жизнь заботилась о сестре и опекала ее. Анна была настоящее дитя природы — ураган, который следовал своим порывам, совершенно не заботясь о последствиях. И насколько помнила Эрика, далеко не единожды ей приходилось выручать Анну из сложных ситуаций, в которые та сама себя загоняла. Лукас задавил в Анне и непосредственность, и жизнерадостность, и это было то, чего Эрика раз и навсегда не могла простить ему.

Наутро вчерашний день казался кошмаром; Эрика спала глубоко и без сновидений, но все же чувствовала себя так, будто всю ночь глаз не сомкнула. Она была усталой, все тело ломило, а в животе непроизвольно урчало; но, заглянув в холодильник, она поняла, что если хочет забросить что-нибудь внутрь себя, то похода в универсам Евы не избежать.

Поселок казался вымершим, и на площади имени Ингрид Бергман ничто не напоминало о толпах отдыхающих, кишащих здесь летом. Сквозь прозрачный, без тумана или дымки воздух Эрика могла видеть далеко — до острова Валь, который вырисовывался на фоне горизонта и вместе с Крокхольмом образовывал узкий пролив во внешние шхеры. Она уже почти дошла до вершины холма Галэр в полном одиночестве — и как сглазила: без этой встречи она бы охотно обошлась. Эрика инстинктивно повертела головой, пытаясь найти, куда бы спрятаться.