Ее тоже звали Анна. А еще… она боялась. Все последние месяцы, будучи в положении, Анна Нестеер загоняла себя в омут отчаяния. Она знала, что Эйджи, ее маленький сын, растущий в утробе, не одарен – так сказала ведьма. При этом в Анне жила надежда. На что?

Тут Аня засомневалась. Она слышала отголоски мыслей женщины, в которой внезапно очутилась чужая душа, но многие обрывки воспоминаний были ей непонятны.

«Ведьма»? Наверное, какая-нибудь гадалка. Возможно, здесь их так называют. Здесь, это где? Что вообще произошло? Как можно оставаться собой и при этом управлять чужим телом? Или не чужим?

Кажется, внутренняя Анна была рада подселенке. Она на что-то надеялась. На… Аня напрягла голову… защиту? От кого?

Все стало чуточку понятнее, когда Анна покормила малыша, сцедила молоко, оделась при помощи горничной, мрачноватой и молчаливой пожилой женщины, и спустилась в столовую. Она ничего не помнила, но тело само вело ее по дому.

Анна открыла дверь. Ее встретила внезапная пощечина. От неожиданности и силы удара Аню отбросило назад, она сползла вдоль комода в коридоре.

Она задыхалась от шока, прижав руку к щеке. Над ней возвышался господин Нестеер, еще более лощенный и надменный. В глазах его плескалась бездна злобы и удовольствия.

— После всего ты еще смеешь надо мной издеваться? — холодно спросил мужчина. — В присутствии официальных лиц? Теперь все узнают, что над Эйфредом Нестеером смеется его никудышная жена. Я взял тебя из… того сарая, который ты называешь домом Триееров, оплатил долги семьи, обращался с тобой, как с фарфоровой вазой, надеясь, что ты честно выполнишь долг жены и матери. И что же я получил? Мисти Леснеер вчера официально вписала твоего сына в реестр… — господин Нестеер скрипнул зубами, — в реестр неодаренных. Ты мне за это заплатишь, Анна. Я больше ни минуты не собираюсь держать тебя и твоего… выродка в своем доме. Если уж мне суждено заключить третий брак, то так тому и быть. Традиции драков неизменны. А с тобой я развожусь.

Господин Эйфред Нестеер удалился по коридору, гордо неся перед собой округлое брюшко.

Анна никогда еще не чувствовала себя такой униженной. Начать с того, что в прежней жизни она не сталкивалась с домашним насилием и газлайтингом. В своем мире она бы давно отреагировала. Господин Нестеер, по крайней мере, получил бы коленом в пах.

Но здесь… здесь ей не дали защититься. Ибо сознание второй Анны погрузилось в ужас. Госпожа Нестеер и помыслить не могла о том, чтобы дать отпор абьюзеру. Она просто не представляла, что такое возможно. И только через четверть часа Аня смогла заставить ужас и шок стихнуть.

Она села, вытянув ноги, и хрипло рассмеялась. Обращаясь к своему второму «я», негромко произнесла:

— Ситуация смешная, но страшная. Чего угодно ожидала от посмертной жизни… или что там со мной произошло… но не этого. Не могу сказать, что такое положение дел меня устраивает. Вернее, оно меня совсем не устраивает. Не знаю, что каков будет мой следующий шаг, проснусь я или очнусь, или останусь здесь, но быть жертвой – не моя стезя. А ты, дорогая Анна, впредь мне не мешай.

… Зубы были целы, но садист попал металлическим ремешком часов по скуле.

— Мистресс Анна.

Аня подняла взгляд. Давешняя немолодая служанка глядела на нее с тревогой, но в ее глазах сочувствие боролось с выражением, похожим на… раздражение?

— Гельда, — память любезно подсказала имя горничной. — С кем мой сын?

— С Мариссой.

С юной, немного болтливой, но старательной второй служанкой Анна тоже успела познакомиться. Уходя, акушерка успела проинструктировать Мариссу, но девушка была слишком молода. Аня забеспокоилась.

— Малыш спит, — подсказала Гельда.

Аня расслабилась и кивнула.

— Вот… дерьмо, — пробормотала она, прикасаясь к губам. — Тварь, а не мужик.

Служанка напряженно молчала. Кажется, ее немного шокировала обновленная лексика хозяйки. Она протянула Анне носовой платок с анаграммой – переплетенными буквами А и Т. Оказалось, что вместе с памятью Анны пришли и другие знания.

— Гельда, — сказала Аня. — Мы ведь с тобой никогда особо не ладили, да?

Это было чистой догадкой. При виде старшей горничной у внутренней Анны появлялось чувство страха и неловкости. Опять этот страх. Словно каждая клеточка молодой женщины была им пропитана.

Служанка поджала губы. А плевать, пусть обижается. У прежней Анны многое было завязано на памяти и детских стрессах, у нынешней таких ограничений нет.

Впрочем, перед глазами замелькали воспоминания.

… Анна приезжает домой за три дня до свадьбы, собираясь сообщить, что не хочет выходить за господина Эйфреда.

Он старше ее, он ее пугает и смущает. Водит по столичным ресторанам, в оперу, прилюдно дарит украшения, потом забирает их и кладет в сейф, повторяя, что Анна будет носить жемчуга и изумруды после свадьбы. Постоянно напоминает, что Анне уже двадцать два, часики тикают, и пора плодиться и размножаться.

Анна застает дома счастливую семью. Электрическая компания подключила свет, отключенный за долги. Гельда вернулась на должность экономки и тоже выглядит довольной. У мамы новое платье, модная прическа и нитка жемчуга на шее. Отец с жадностью поглощает запеченную телятину, только брат мрачен. Анна садится за стол, улыбается и … молчит…

— Н-да, — протянула Анна, вытирая кровь платком. — Они были очень бедные. Даже садовник у них был очень бедный. И служанка тоже была бедная-бедная…

— Я много лет работала у ваших родителей экономкой, — обиженно напомнила Гельда, явно уловив суть истории. — А потом ушла с вами в новую семью.

— И тоже радовалась, что я удачно устроила свою судьбу, да?

Гельда отвела взгляд. Аня вздохнула и поднялась с пола:

— Мне нужно позавтракать.

В глазах экономки мелькнуло облегчение:

— Подам вам зеленый чай с молоком и сэндвичи.

С трудом поев (челюсть болела), Аня поднялась к себе. Малыш проснулся и требовал еды и ласки.

— Не бойся, ничего не бойся, — шептала ему Анна. — Я тебя не брошу, ни за что. Пока я здесь, я буду с тобой, обещаю.

… Приданое у Эйджи было довольно приличным: пеленки, распашонки, фартучки, штанишки и кофточки, даже коляска, напомнившая Анне автомобиль на детском автодроме.

Люди, которые окружали Аню, не фанатели по пятидесятым годам двадцатого века – они в них жили.

Перебирая вещи в шкафу Анны Нестеер, она размышляла