— Значит, говоришь, тебе нехорошо? Ну-ну. Похоже, у тебя воспаление хитрости. Ты здоров как бык. В чем загвоздка, а? Слушай, мы только что весь континент проехали, я устал как черт. Давай колись, в чем дело.

— Все хотят, чтобы я жил в одной комнате с дедушкой, а мне не хочется.

— А с какой это радости ты взял, что дедушка захочет спать с тобой в одной комнате?

Этот вопрос я не додумался себе задать.

— Ну… я не знаю.

— Пойдем у дедушки спросим.

И мы отправились в номер, который застолбил за собой дед. Тот был занят важными делами — собирался лечь спать.

— А знаешь, папа, Джастин не хочет жить с тобой в одной комнате. Что скажешь?

Я обхватил руками папину ногу и спрятался за ней, но он выпихнул меня вперед, лицом к дедушке. Дед заглянул мне в глаза и тут же отвернулся:

— Так и я тоже не хочу с ним ночевать. Мне соседи ни к чему.

Папа обернулся ко мне с таким видом, словно только что нашел ключевую улику и раскрыл убийство:

— Вот видишь. Ты тоже не подарок.

О санитарно-гигиенических навыках

— Тебе четыре года. Ты должен срать в унитаз. Не жди, что мы сейчас вступим в переговоры, будем препираться и найдем компромисс. Срать будешь в унитаз, и точка.

После моего первого дня в детском саду

— По-твоему, день у тебя был тяжелый? Тебе в детском садике хреново? У меня для тебя есть ужасная новость: по сравнению с дальнейшей жизнью садик — только цветочки.

О несчастных случаях

— Молчи уж, даже знать не хочу, как все случилось. Главное, окно разбито… Стоп, а почему тут все вареньем обляпано? Эй, слушай сюда. Теперь я хочу знать, как все случилось. Рассказывай.

О моем дне рождения, когда мне исполнялось семь лет

— Нет, мы не закажем тебе на день рождения замок-батут… «Почему?» Ты еще спрашиваешь? Сам подумай, куда я приткну твой хренов батут у нас во дворе?.. Думаешь, дворы раздвигаются по волшебству? То-то, а я вот все наперед прикидываю.

О том, почему нельзя разговаривать с незнакомыми людьми

— Послушай, если незнакомый дядька или незнакомая тетка станут говорить тебе всякие хорошие слова, беги от них со всех ног. Просто так, без задней мысли, люди хороших слов не говорят. А если некоторые и говорят, пусть идут к едрене фене — проживем как-нибудь без ихних любезностей.

О манерах

— Пипец! Хоть раз можно поужинать и ничего не расплескать?.. Нет, Джони, он именно что нарочно. Если б не нарочно, то, значит, он умственно отсталый. Но все тесты он прошел нормально.

О слезах

— Меня лично не колышет, что ты ревешь. Но когда ты соплями обливаешься вместе со слезами… Руки в соплях, рубашка в соплях — безобразие. А ну, хорош плакать, бля!

О моем первом в жизни походе в гости с ночевкой

— Смотри там, не обделайся.

О дразнилках

— Говоришь, он тебя гомиком обозвал? Большое дело. Быть гомосексуалистом не зазорно… Нет, я разве сказал, что ты гомосексуалист? Господи ты боже мой! Теперь я понимаю, почему этот парень тебя подъебывает.

Что естественно, то не безобразно

— Я у себя дома. Захочу надеть штаны — надену. Захочу — буду ходить голый. Тот факт, что скоро зайдут твои друзья, к делу не относится. В смысле, мне пофиг.

— Это мой дом, черт подери! Должен я свой дом защищать или как?

Однажды отец позвал меня, семилетнего, в родительскую спальню и показал свой дробовик «моссберг».

— Вот спусковой крючок, вот затвор, вот мушка — смотри, в кого палишь, бля. Вот так держат ружье, — сказал он и вскинул дробовик. — И смотри у меня, бля: даже пальцем не притрагивайся!

Дробовик папа хранил на шкафу около своей кровати, потому что был уверен: не сегодня завтра к нам заберутся воры.

— У нас тут всего до хрена. До хрена всего такого, на что чужие зарятся. А я чужим наши вещи просто так не отдам. Логично?

Мыслил папа логично, вот только на всякий шум в доме после часа ночи реагировал однозначно: «Грабят!» До сих пор не понимаю, отчего он так нервничал: район у нас был очень тихий. Однажды на мои расспросы папа ответил:

— Я — человек другой эпохи.

— Какой?

— Блин… Даже не скажу какой. Другой! Слушай, хватит допытываться, отстань. Лучше скажи спасибо, что мне не пофиг наша безопасность.

Хоть папа всегда помнит о существовании воров, он любит, чтобы в постели ему было комфортно. Я имею в виду, что спит он всегда нагишом. А без одежды он — вылитый персонаж из передач Джима Хенсона:[2]весь мохнатый, лохматые брови домиком. У Хенсона такие существа часто выскакивают из кустов, распевая песни.

Как-то ночью — а точнее, вскоре после того, как папа показал мне ружье, — он проснулся примерно без четверти два и услышал с кухни таинственный шорох. Не мешкая, сдернул с шкафа ружье, велел маме: «Сиди тут, носу не высовывай!» — и пошел, сверкая голой задницей, на шум, выставив перед собой ружье, держа палец на спуске. Папин топот в коридоре разбудил меня. Я выглянул и увидел: папа, не расставаясь с ружьем, опустился на четвереньки и, припав к полу, пополз дальше. На полдороге прицелился в закрытую кухонную дверь и заорал:

— Выходи сюда, я тебя убью, бля!

Вообще-то на кухне находилась наша гостья — тетя Джин, мамина сестра. Хотела заморить червячка — она же не подозревала, что после часу ночи папа непременно ждет взломщиков. Услышав грозный голос, тетя приоткрыла дверь и увидела на полу голого папу. В полоске света блеснуло дуло дробовика, направленное на тетю, а также папин голый зад. Тетя порхнула мимо папы в гостевую комнату и захлопнула за собой дверь. «Ага, ее взломщик напугал», — подумал папа и остался на посту. Мама, ничего не зная о происходящем за пределами спальни, набрала «911».

— Сэм! Полиция сейчас приедет! Положи ружье и надень штаны! — прокричала она с дальнего конца коридора.

— Еще чего! — отозвался папа, не жалея связок. — Ружье не положу, штаны не надену! Это мой дом, черт подери! Должен я свой дом защищать или как?

В итоге приехали полицейские, рассудили, что состава преступления нет, уговорили папу сложить оружие и одеться.

На следующее утро мы — братья, родители и я — собрались за завтраком. Все молчали. Затем появилась тетя — вышла из своей комнаты впервые после бегства от моего голого вооруженного отца. Она тоже была несловоохотлива. Брат на тот случай, если я не врубаюсь, перегнулся ко мне и шепнул: