— Вы, я вижу, действительно разбираетесь в скульптуре. — Поскольку он меня зауважал, я его простила.

— Пожалуй. Но это моя профессия, я искусствовед. Зато у вас свежесть восприятия дилетанта. — Он очень доброжелательно улыбнулся мне. — Вы смотрите на произведение искусства и наслаждаетесь впечатлением, которое оно производит. Думаю, ваше восприятие ближе к замыслу автора, чем мое.

— Спасибо. Вы говорите очень приятные вещи.

— Не для того же я с вами заговорил, чтобы нахамить. Просто увидел, что очень милая женщина заинтересовалась скульптурой, которая является украшением, можно сказать, гвоздем выставки. Мне показалось, что вы поняли всю прелесть «Талии», а единомышленника встретить всегда приятно. Вот я с вами и заговорил. Кстати, простите великодушно мою оплошность и позвольте представиться — Валентин Николаевич Шлиц. — Он вынул из нагрудного кармана картонный прямоугольник визитки и протянул мне.

— Очень приятно. Таня. — Я кокетливо улыбнулась и добавила: — Иванова.

Для завершения церемонии знакомства он галантно приложился к моей ручке.

«Всегда буду ходить на вернисажи, — поклялась себе я. — Здесь мужчины комплименты говорят и ручки целуют. Я уже забыла, когда мне руку целовали, а тут… Ни одной выставки больше не пропущу!»

— У Осипова не так много работ, — продолжил тем временем разговор Валентин Николаевич. Очевидно, ему было приятно поделиться сведениями с благодарным слушателем, и он своим хорошо поставленным профессорским голосом рассказывал: — Вы знаете, Танечка, он умер довольно молодым. Чахотка. И все его работы — это женские образы, причем не конкретные, а обобщенные, не портрет соседки Анны Петровны, а музы, грации, нимфы.

— Конечно, портретного сходства при его манере работы добиться трудно. Думаю, что конкретная Анна Петровна была бы недовольна таким своим изображением.

— Пожалуй. А муза… Кто знает, как выглядит муза? Художник имеет право на свое представление, и я бы сказал, его фигурки очень женственны, не так ли?

— По крайней мере, эта прелестна! — Я снова с удовольствием стала разглядывать «Талию».

— Рад, что вам нравится. Что ж, Танечка, извините великодушно, боюсь, я вам надоел, да и мне пора, дела.

— Что вы! — Я протянула руку для очередного поцелуя. — Вы так интересно рассказываете.

— Счастлив, что сумел доставить вам удовольствие. Вы не обидетесь, если я вас покину?

— Нет, конечно. Надо же посмотреть и другие скульптуры. Да и я здесь с подругой, не знаю, куда она подевалась.

Так, расшаркиваясь и обмениваясь любезностями, мы наконец распрощались, и Валентин Николаевич неторопливо удалился. Тут же около меня материализовалась Вера.

— Что ты тут застряла? Пойдем, я тебя кое с кем познакомлю.

Пара, к которой подвела меня Вера, производила странное впечатление. Мужчине было около тридцати, и больше всего он напоминал обмылок — невыразительные, стертые черты лица, редкие волосы, рассеянный, несфокусированный взгляд. Он стоял на месте, но тело его все время колебалось, словно он хотел рвануть в нескольких направлениях одновременно. Завершали картину замызганные джинсы и серый растянутый джемпер, из ворота которого торчала длинная тощая шея. На серой пряже джемпера очень четко выделялись какие-то беловатые пятна. Богема! Причем самая захудалая. А я-то переживала, что мои фирменные «варенки» и свитерок из уже не модной ангорки будут выглядеть не вполне комильфо на этом сборище.

Зато хрупкая спутница этого несуразного создания сразу заставила меня осознать свое убожество. Она была хороша какой-то завораживающей и одновременно ускользающей красотой. Наверное, был и макияж, и прическа, и костюм — конечно же, она была одета. Но я впервые в жизни не обратила внимание на то, во что одета женщина. Для нее это было несущественным, значение имели только нежность белой кожи, сияние фиалковых глаз, безупречная линия губ, чуть тронутых помадой… Уфф! Я словно вынырнула на поверхность, помада на губах — это уже не фея, не русалка, это нечто человеческое, земное.

— Петечка, Алина, познакомьтесь, это моя школьная подруга, Таня, — щебетала тем временем Вера. — Представляете, мы несколько лет не виделись, а сегодня совершенно случайно встретились!

Петечку с Алиной мало интересовала история случайной встречи Верочки со школьной подругой. И к знакомству с этой самой подругой они отнеслись без особого энтузиазма. Так что обменялись мы кивками и парой вежливых, ничего не значащих фраз и тут же благополучно разошлись. Интересно, что голоса моих новых знакомых удивительно соответствовали их внешности: у Петечки голос был каким-то тусклым, серым, как и джемпер, а у Алины звенел хрустальным колокольчиком.

— Зачем тебе понадобилось меня с ними знакомить? — поинтересовалась я у подруги. — Ты действительно считала, что скрасишь этим остаток моих дней?

— Дура ты, — Вера не ругалась, она ставила диагноз. — Петечка, конечно, ничтожество, но он бесплатное приложение. А знакомила я тебя с Алиной. Это такая художница… Через сто лет ты будешь гордиться тем, что была ее современницей!

— Ну, если через сто лет, — пробурчала я, с удивлением глядя на Веру. Такая пылкость чувств к ближним своим из человеческого рода была ей, в общем-то, не свойственна. — А что она рисует-то? Что-нибудь гениально-абстрактное?

— Цветы! Она всегда рисует только цветы! У нее даже сначала какие-то сложности были из-за этого, руководство Союза художников не одобряло. Но потом всем надоело с ней бороться, и от нее отстали. Пойдем, я покажу, здесь есть ее картина, правда, она в традиционной технике написана. Алина же какой-то новый мазок придумала, что-то там кистью делает по-особенному, она пыталась объяснить, да я не поняла. Но и эта чудо как хороша!

Я уже еле поспевала за стремительно двигающейся Верой, пытаясь на ходу объяснить, что не любительница я всяких натюрмортов и вазочек с цветочками. А вот жанровые картины мне вообще-то нравятся, я могу их долго разглядывать, пытаясь определить характеры людей, на них изображенных. Может быть, это от моей профессии… Но разные цветочки — на них художникам, по-моему, не стоить тратить ни времени, ни труда…

Тут Вера остановилась и торжественно ткнула пальцем:

— Смотри!

Я посмотрела. И… почувствовала слабый, но отчетливый запах нарциссов. Знаете, самые простые, желтенькие. Без всяких там белых середочек или красных каемочек, обыкновенные бледно-желтые хрупкие цветочки, которые в сезон идут у старушек дешевле семечек. Нарциссы стояли в простом граненом стакане на широком пыльном подоконнике и уже немного поникли, вода стала мутной. Было темновато, потому что плотная штора наполовину задернута, но ясно, что там, за окном, вовсю сияет весеннее солнце.

— Воду надо сменить, — машинально сказала я. — И пыль с подоконника вытереть.

— А?! Что я говорила! — торжествовала Вера.

— Это Алина рисовала? — спросила я почти с суеверным страхом. — Ты что, хочешь мне сказать, что нормальный, живой человек может такое изобразить?